Александр Сумбатов-Южин - Джентльмен

Ольга Спиридоновна Рыдлова, глава торгового дома «Рыдлова вдова и Чечков».

Ларион Денисович Рыдлов, ее сын, лет 30.

Любовь Денисовна Рыдлова, ее младшая дочь.

Василий Ефимович Чечков, двоюродный брат Ольги Спиридоновны, лет 50, компаньон фирмы.

Сергей Павлович Боженко, помещик заложенных имений, служит в Москве в частном банке директором, лет 45.

Эмма Леопольдовна, урожденная графиня Остергаузен, его жена, молодая женщина.

Граф Фридрих Николаевич Остергаузен, ее дальний родственник, лет 35, владелец небольшого майората в Прибалтийском крае.

Андрей Константинович Остужев, литератор, лет под 40.

Вадим Петрович Гореев, учитель физики и естественной истории, журналист, приват-доцент университета.

Екатерина Вадимовна (Кэтт), его дочь, воспитанная мисс Уилькс.

Евгения Фоминична Уилькс, ее тетка, бывшая гувернантка Рыдловых, друг их дома, собственница фабрики перчаток и магазина изящных вещей и парфюмерии, лет 50, но очень сохранившаяся, англичанка по происхождению, родившаяся в России и прожившая всю жизнь в Москве.

Егор Егорович Лебедынцев, бывший спортсмен, занимается газетной работой.

Франческо Сакарди, тенор итальянской оперы.

Василий, лакей Рыдловых.

Гости, лакеи.

Действие происходит в наше время в Москве.

Первое, второе, третье и пятое — у Рыдловых, четвертое — у Гореева.

Сцена представляет зимний сад в доме Рыдловых. Правая стена вся уставлена тропическими растениями, на авансцене род беседки из пальм и кактусов. Несколько впереди, на правом плане, дверь. Средняя стена в глубине состоит из четырех или пяти арок, затворяющихся стеклянными дверями из цветных стекол. Промежутки между дверями заполнены цветущими растениями. Левая сторона — сплошной сад. Между третьим и четвертым планом и в глубине расположены карточные столы. На авансцене слева низенький стол, на нем два бочонка с устрицами, тарелки, устричные вилки, шабли, шампанское, стаканы и фужеры. За задней занавесью видна освещенная зала с множеством гостей. Слышна очень слабо бальная музыка. За одним из столов играют. Кое-когда проходят гости — дамы и мужчины. Сад освещен мягким электрическим светом. Садовые изящные кресла, столики и диваны.

Боженко, граф Остергаузен и Лебедынцев сидят около бочонка с устрицами и едят их, запивая шампанским.

Боженко. Что и говорить! Красавица! И за что этакому олуху лезет в рот такое счастье?

Остергаузен. Московская черта: есть хозяйские устрицы и ругать хозяина.

Лебедынцев. Давно сказано: русский человек склонен к злословию.

Остергаузен. Следует мягче относиться к людям, в руках коих столь важное преимущество, как капитал. Человек, преследующий в жизни определенную цель, не может быть столь опрометчив и легкомыслен.

Боженко. Нет поглядите, пожалуйста! Идет себе немец по жизненному пути мерным шагом, преследует какую-то цель да по пути раздает наставления. (Горячо.) Ну какая у тебя-то цель, скажи, сделай милость?

Остергаузен. Поддержать свою фамилию.

Боженко. Что?

Остергаузен. Поддержать свою фамилию. Она была богатая, и надо, чтобы она опять стала богатая.

Боженко. Что ж это за жизненная цель такая — богатство? И богат я был и беден — все одно и то же.

Лебедынцев. Ты при мне этого не говори. Ты никогда, Сергей Павлович, не был беден. У тебя сначала были большие имения, потом частная служба с окладом в 12 тысяч, это не бедность. А вот я, понимаешь… ну! (Глотает устрицы.) Знаешь, после того как судебный пристав выселил меня из моей конюшни…

Остергаузен. Зачем из конюшни? Разве вы жили в конюшне?

Лебедынцев. Жил-с, лучшие дни в моей жизни. Я в эту конюшню поместил два рязанских, одно тульское имение да последнюю подмосковную; наконец продал дом на Поварской и полконюшни, а в другую половину переселился сам. Так мы и жили, дружно, любовно: Пигмалион, Пик-Покет, Непобедимая I, Непобедимая II, тренер, жокей и я. Но… тут входит опекун.

Остергаузен. Какой опекун?

Лебедынцев. Судебный пристав. Занавес опускается. (Махнул рукой.)

Остергаузен. Да, это очень тяжело — после таких увлечений жить литературным трудом.

Лебедынцев. Собачья жизнь. Одна у меня надежда — самому газету издавать. Давайте вместе.

Остергаузен (очень спокойно). Ничего не выйдет.

Лебедынцев. Почему?

Остергаузен. Денег нет.

Лебедынцев. Да разве я предлагаю издавать на наши деньги? Вот еще! А зачем же наш Ларя-голубчик? Уж он в литературу давно порывается. Написал повесть психологического жанра и напечатал под псевдонимом «маркиз Вольдир» — Рыдлов наоборот. В каком-то иллюстрированном журнале помещен даже его собственный портрет и автограф. «Maркиз Вольдир, писатель». Рожа у него изображена в рембрандовском освещении, но — увы! — все как будто лоснится. Мы ему поручим какой-нибудь отдел.

Боженко. Ему? Кто же станет читать его статьи? Он хотя и побывал в разных подозрительных университетах, но на челе его высоком не отразилось ничего. Его смешное не смешит, печальное не печалит.

Остергаузен. Так ему можно поручить театральный отдел.

Лебедынцев. Вот разве что театральный. Вероятно, он будет очень скоро сам играть роль дон Бартоло в комедии из семейной жизни.

Боженко. Ну, она не из таких.

Лебедынцев. Я плохо знаком с родными молодой. Почему это Гореевы и Уилькс в родстве? Что тут общего — русская и английская фамилии?

Боженко (прихлебывая из стакана). Ты ведь знаком с Гореевым.

Лебедынцев. Лично нет, но постоянно читаю его статьи в газетах, знаю его по думской деятельности… Знаю, что он учитель и приват-доцент…

Боженко. Много он пережил на своем веку. И журнал издавал, и писал, и учительствовал, и теперь много работает. Он сам про себя говорил мне, что он в жизни только и делал, что падал и поднимался. Лет тридцать назад женился он на сестре нашей Евгении Фоминичны Уилькс. Обе сестры были гувернантками: старшая, ныне здравствующая Евгения Фоминична, уже тогда, кажется, пестовала Ларьку Рыдлова, затем и «цель жизни» вашего сиятельства…

Остергаузен. Пока ты можешь шутить, но когда я женюсь, ты уже не будешь мочь шутить.

Боженко. Воспитала будущую графиню Остергаузен, нашла денежных друзей и отлично повела магазин перчаток, английских духов и… свадебную контору под шумок, а сестра ее по страстной взаимной любви вышла за Вадима Петровича, родила ему Кэтт, да тут же и умерла. Вот тут уж Вадим Петрович рухнул, попросту говоря запил, как все мы, русские люди. К счастью, ненадолго. Но этого срока было достаточно, чтобы Евгения Фоминична овладела Кэтт и перевезла ее к себе. Отец сначала и думать о ней забыл, заперся, и лет пять нигде его не было видно, а потом, когда оправился, да и она подросла, сунулся было к ней, но уже было поздно. Девочка звала тетку мамой, а к папе была вполне равнодушна. (Выпивая залпом стакан.) Вырастила красавицу, да вот и выдала замуж.