Василий Березайский - Анекдоты, или Веселые похождения старинных пошехонцев

Не погнѣвайтесь пожалуйте; я ошибся сказавъ прежде, что при переправѣ чрезъ рѣку чудодѣевъ нашихъ, по ею сторону осталось человѣкъ восемь или девять. Право не доглядѣлъ; а то кто бы мнѣ велѣлъ лгать по пустому? — Ихъ еще цѣлая дюжина. Впередъ, или назадъ идти, а безъ старшова все не льзя. Въ етакой ватагѣ надобно кому нибудь быть вожатымъ. И какъ дѣло дошло до выбора, кому быть головою, то словно кошки заскребли по сердцу каждаго — всякому своя честь мила и дорога — о честолюбіе, самолюбіе! не вы ли причиною, что никто не хочетъ уступить другому первенства? да правду сказать, и за што? — каждой маткою предлагаетъ себя, а другаго никто. "Ты — ушъ — ты, да ты хорошъ — лёгко ли пицъ дзѣло? Вижъ какой братъ выѣхалъ! — издаліока ли ендакой? — а я цемъ худъ? — а я цемъ не хорошъ? а я ищо, а я? начали они межъ собой побахаривать." — Ну смотрите робята, чуръ опослѣ не пенять; мое дѣло сторона; только я бы вамъ совѣтовалъ какъ нибудь потише. — Языкомъ, что хотите болтайте, только рукамъ воли не давайте. Отъ спору до брани переходъ не далекъ, а отъ брани и до драки, не увидишь какъ доберешься. — Такъ и есть — мало помалу, слово за словомъ, тукманка въ голову за плевкомъ въ рожу, тычокъ за толчкомъ, оплеуха за тузомъ, да и пошла пируха — благо унимать нѣкому — схватились, сцѣпились, только щелкотня идетъ, словно овинъ немочью обмалачиваютъ; ломаются какъ медвѣди, грызутся, какъ голодныя собаки за кость, расхорахорились, какъ Индѣйскіе пѣтухи. Словомъ, сражаются, какъ Цесари. Нѣтъ никому и ни отъ кого помилованія. Всякой воображаетъ себѣ, (коли въ жару такого Иройскаго подвига воображать что нибудь можно), что онъ одинъ и правъ и уменъ, а прочіе всѣ и глупы и виноваты. Кратко сказать; межіуусобная сія схватка до тѣхъ поръ продолжалась, пока всѣ дѣйствующія лица изъ силъ не выбились; вотъ прямо неутомимые ратоборцы! — однако теперь все дѣло кончено; никто ни наступаетъ, ни обороняется; всѣ лежатъ смирнехоньки, какъ ягнята, но ягнята такія, кой побывали въ кохтяхъ по иносказанію добраго своего пастыря. Лежатъ, говорю, и яко спесивые не хотятъ промолвить единаго словечка. Собираются еще все съ душею и разумомъ — такъ славно подвизались — остатокъ достопамятнаго дня сего и грядущую за нимъ ночь проводятъ они въ отдохновеніи и лилѣяніи своихъ язвинъ. Но — милые бранятся, лишь тѣшатся. Наутріе всѣ рано пробуждаются, коли можно было заснуть; однако встаютъ; по крайней мѣрѣ представляются отъ сна востающими; протираютъ кулаками себѣ глаза, и какъ гуси протягивая другъ къ другу шеи погагиваютъ: вчерашнее все забыто, все брошено, будто ничего не бывало. Какъ не поразмолвиться будучи вмѣстѣ? Всё люди, всё человѣки: и гортокъ съ горшкомъ столкнется. — Начинаютъ, совѣтуютъ, и для отвращенія всякаго спору выдумываютъ метнуть святой жеребій, кому Богъ судитъ быть маткою — метнули — и судьбѣ угодно было избрать путеводителемъ Фалалейца. Какъ приближающейся осени со полночныхъ странъ бѣлые гуси, лебеди летятъ во краи теплые; такъ славные наши странствующіе рыцари устилаютъ за маткою на свою родимую сторонушку. Но поелику всѣ они были, что называется не изъ самыхъ ухарскихъ, то и большихъ чудесъ строишь было нѣкому. Идутъ они день, идутъ два, идутъ три, идутъ и недѣлю; все, слава Богу, хорошо, все благополучно, и здоровы и радошны, и сыты и одѣты; шутятъ себѣ да побахариваютъ, и въ разговорахъ не видашчи каждые сутки верстъ по семидесяти (съ прямой дороги въ сторону) промахиваютъ. — Но нечаянное приключеніе вдругъ возмутило ихъ спокойствіе и испровергло всю сердечную ихъ радость — новой маткѣ на дорогѣ, не здѣсь будь сказано, что то занедужилось, а именно: провальной червякъ какъ то въ просонкахъ заползши къ ней въ ротъ, такъ рѣзко зачалъ точить зубы, что терпѣть могуты не было. Щоки распухли, губы раздуло, желѣзы напряглись впрямъ какъ желѣзныя. Воетъ бѣдная, да стонетъ, хоть упасть середь дороги, такъ въ пору. Можетъ быть ей пришли не по недугу тѣ кулашные гостинцы, коими наканунѣ ея материнства дѣтки ее поподчивали. Можетъ быть и то и сіо; да что ты имъ теперь бѣднымъ дѣлать прикажешь? — Жаль отъ всего сердца, а пособить нечемъ. Дѣло стало захожее, незнакомое, мѣсто нежилое; кругомъ пришолъ лѣсъ; однако кое какъ, уже и такъ и сякъ, отцелюбивьте Енеи подхвативъ Анхиза своего къ себѣ на плеча дотащили до селенія. Ну теперь таки ужъ всё не то; на сердцѣ у ихъ нѣсколько поотдало. Пришли въ гостинницу, или лучше сказать приволоклись; и въ одинъ мигъ лѣкарей и лѣкарокъ набѣжало до полусотья, какъ будто духомъ пронюхали. Одинъ совѣтуетъ то, другой предписываетъ другое, третья говоритъ свое, и такъ далѣе. Не знаютъ, кого слушать: пробуютъ и тѣмъ и семъ, но пользы нѣтъ. Наконецъ той деревни славной мастеръ Василій кузнецъ для уврачеванія недуга присовѣтовалъ больные зубы выдернуть. Маткѣ предложеніе сіе, какъ необычное, хоша и не очень было по сердцу: однако она по нестерпимой боли рада была на все согласиться, а дѣтки ея и подавно. Взяли, потащили бѣднаго Фалалейца въ кузницу — привели, и по приказу кузнечныхъ дѣлъ мастера вводятъ его между четырехъ столбовъ въ непокрытую свѣтлую галлерею, гдѣ лошадей обуваютъ. Хворой нашъ, видя сіе, ну было пятишься, дрягаться и руками и ногами, да ужъ поздо. Видь никто пихалъ, самъ попалъ. Впередъ коли уснешь, не разѣвай рта; етакъ и языкъ отъѣдятъ; на кого тогда пенять станешь? — Не знаю точно, какъ онъ поставленъ былъ въ дыбахъ, то есть, связанъ, или распетлянъ, только Василій кузнецъ помощію своихъ субтильныхъ инструментовъ тотчасъ разжалъ ему губы и зубы, и оглядѣвъ больные зубы, оплелъ ихъ надежною проволокою, и въ семъ положеніи притянувъ болящаго къ кольцу передоваго столба, привязалъ его къ оному. Послѣ сего приготовленія оставилъ его, а самъ пошелъ работать въ свою лабораторію, сказавъ ему на прощаньѣ: "стой братъ теперь, да не шатайся." Дѣтокъ, слышавшихъ сіе, подрало по кожѣ; они не знали, что будетъ дѣлаться съ ихъ маткою. Мало по малу, одинъ за однимъ, всякъ наровитъ отъ дыбовъ подалѣ; а o Фалалейцѣ самомъ и говорить нечево. "Ну, думаетъ онъ въ себѣ, попался же я въ кляпцы." Куда и болѣсь у парня дѣвалась? — Все какъ рукой сняло. Ибо уже онъ не о болѣзни, а о развязкѣ своей думаетъ: пугана ворона и куста боится; (припомните первый ночлегъ); а ето худой кустъ. — Наконецъ выходитъ изъ Вулкановой лабораторіи самъ врачь, держа клещами прематерой кусокъ раскаленнаго желѣза, и идучи чего то на него побрасываетъ, искры съ трескомъ летятъ во всѣ стороны; подошедъ къ дыбамъ, и взявъ желѣзо обѣими руками сперва прицѣлился, потомъ съ размаху, какъ будто бы хотѣлъ сунуть оное привязанному страдальцу, прямо въ ротъ. Фалалеицъ, при семъ дѣйствіи такъ сильно рванулъ голову, что инда столбъ пошатнулся, а переплетеныхъ косточекъ во рту какъ не бывало; кровь хлынула изъ гортани его, какъ изъ ведра, въ глазахъ показались мурашки, голова пошла кругомъ. — Однако Дантистъ нашъ скоро Фалалейца привелъ въ чувство, успокоилъ, желѣзо и клещи бросилъ въ сторону, кровь, какъ водится у такихъ славныхъ мастеровъ, заговорилъ на воду, боль унялъ, червяка, котораго не прозѣвалъ принести съ собою, показалъ всѣмъ во увидѣніе. И Фалалеицъ нашъ чрезъ полчаса времени всталъ, какъ встрепаной, будто ни въ чомъ не бывалъ; только что бѣлыхъ косточекъ съ полдесятокъ мѣста оставилъ въ дыбахъ, но это бѣда не велика. Плутъ кузнецъ пронюхавъ отъ земляковъ Матки, что онъ великой охотникъ до рѣпы, моркови, брюквы и другихъ подобныхъ овощей, увѣрилъ его, что выпадшіе зубы были точно репеные, и что на мѣсто ихъ, со вспоможеніемъ его, выростутъ теперь настоящіе костяные; и для сего самаго далъ ему тутъ же нашептанный имъ какой то корешокъ, для всѣхъ шести паръ въ случаѣ нужды равно дѣйствительный; за что дюжина наша челомъ била ему не только словами, но и мошнами. И мнѣ сказывали, что послѣдняя доказательства благодарности гораздо благосклоннѣе зубнымъ врачемъ были приняты, нежели первыя. Мы видѣли, что щуки и въ старину нашедъ карасей не дремали.