Карина Демина - Ловец бабочек. Мотыльки

Не то, чтобы стало теплей.

Спокойней?

Верно.

Она зажгла свечу, слепленную из огарков – прием стоил непозволительно дорого, и ныне приходилось вновь экономить – и вышла из комнаты. Коридор выстыл. И здесь, на втором этаже, становилось очевидно, что хозяева дома, как и сам дом, переживают далеко не лучшие времена.

Пол скрипит.

Стены голые. И темные прямоугольники на этих стенах – следы картин, которых не стало… уцелел лишь портрет панны Белялинской и то потому как ценности не имел.

Исчезли напольные вазы.

И рыцарский доспех, стоявший некогда в углу. За него выручили едва ль четвертую часть изначальное суммы. Скупщик кривился и все норовил сказать, будто бы доспех этот – новодел, которому едва ль полсотни лет исполнилось, а такое ныне покупать не станут.

Мода вышла-с.

Тишина.

И доски рассохшиеся скрипят под ногами. Ковер… ковер отдали, почитай, за бесценок… и тот огромный комод, которого ничуть не жаль, потому как был он уродлив.

Панна Белялинска вздохнула бесшумно.

…одиночество стало почти невыносимым. Она спустилась в гостиную и уже там, забравшись в кресло, ждала утра. А дождалась гостя.

– Не спится? – осведомился дорогой нелюбимый родственник, выпуская клубок желтого дыму.

– И тебе, как вижу?

Он был слегка пьян. А может, не в вине дело? Панна Белялинска вглядывалась в лицо дражайшего кузена, выискивая на нем малые приметы больших страстей.

Слегка обрюзг.

И морщины появились, пока едва заметные, но все же… и вот эта оттопыренная губа… ноздри раздуты… привычка преглупая то и дело касаться их, будто проверяя, на месте ли нос. Ногти желтоваты. И глаза… теперь как-то особенно заметен этот ядовитый оттенок.

Братец усмехнулся.

– Не по нраву?

– Какая разница?

– Ты права, никакой. Знаешь, я удивился, получив от тебя приглашение… – он курил трубку с тонким длинным чубуком, который, казалось, чудом не ломался в неловких его пальцах.

Растрепанный.

С закатанными по локоть рукавами грязной рубахи, кузен был именно таков, каким она его запомнила. И смешно стало – столько лет, а ничего-то не изменилось. Разве что на руках этих проступили темными жилами вены. И на коже появился мелкий узор шрамов.

– Слушай, а тебе эту девчонку совсем не жаль? – поинтересовался он, сделав длинную затяжку.

– Да что вы все заладили… не жаль! Не жаль! – воскликнула панна Белялинска, вскочив с диванчика. – Никого не жаль! И…

– Успокойся, – жестко велел Вилли. – Я ж просто так, для информации.

Он выдыхал дым медленно, выпуская тоненькой струйкой.

Выдохнул.

И глаза закрыл. Лег, запрокинув голову…

– Я знаю, что не жаль… тех девок не жалеешь, и эту тоже…

Она застыла.

Знает?

Откуда? Он в доме, но… но в этом доме не говорят о делах, о которых говорить опасно. Да и товар… подземелья подземельями, однако панна Белялинска после того раза больше не заглядывает в них. Есть иные места…

– Не дергайся, – лениво произнес братец. – И не притворяйся, что не понимаешь, о чем говорю. Мне Мария все рассказала…

– Дура!

– Женщина, – он пожал плечами. – Девушка… наверное… слишком давно девушка… ей бы замуж… вот и тянет, к кому попало.

Панна Белялинска с трудом сдержала гнев.

Вот…

Дура!

Дважды дура… повелась на смазливое личико?

– Опасную игру ты затеяла, – меж тем продолжил Вилли, не открывая глаз. – Одно дело всякую ерунду через границу таскать, по головке, если поймают, не погладят, верно, но… другое дело – такие штуки… тут не каторга, дорогая… тут костром дело пахнет.

– Костры отменили.

– Не для таких дел. Поверь. Для тебя, коль вскроется, разложат… и местные дровишек принесут.

– Зачем ты это говоришь?

– Затем, что любопытно, – он выронил трубку. – Как далеко ты готова зайти?

– А то не ясно?

Поздно каяться. Она пересекла черту, еще там, в подвале… а может, и раньше, когда дала свое согласие на этакую… мерзость! А все он, ее супруг никчемный, не способный самостоятельно разрешить проблему… долги, счета… разве настоящий мужчина станет взваливать на женские плечи этакое?

– Губы сейчас сгрызешь, – заметил кузен лениво. – Не трясись. Я тебя сдавать не стану.

– Чего ты хочешь?!

Он не спроста завел эту беседу.

– Денег.

– У меня нет денег!

– Будут, – он не повышал голоса. – Ты сказала, я получу треть… мне мало.

– Сколько?

– Две трети.

– Ты зарываешься, – панна Белялинска уняла дрожь в руках. – Половина.

– Разве? А за мою невестушку ты, дорогая, сколько возьмешь? Полагаю, изрядно… а еще и состояние… я не дурак, Ганна… может, и есть у меня недостатки, – он вяло щелкнул пальцами, – но я не дурак… две трети… и я исчезну… и не стану задавать вопросов о том, куда подевалась моя нареченная.

– Половина…

– А ведь, если подумать, я могу… да… скажем, дождаться свадьбы… и отдать эту дурочку благообразную тебе. Даже не отдать, просто подождать… уехать куда… по делам, да… – он улыбался счастливою улыбкой, частью сознания пребывая уже в стране грез, – а потом… потом заявить в полицию… пусть расследуют… а если еще подсказать, где… я останусь вдовцом… ты пойдешь на костер… и не одна, да… а я…

– Отправишься следом. Думаешь, хороший ведьмак не вытащит из тебя правду?

– Не вытащит, – он тихо рассмеялся. – Ни один ведьмак не справится с этим…

Вилли ткнул пальцем в висок.

– Я слишком долго курю, чтобы из меня можно было вытащить что-то внятное… нет, дорогая… и если думаешь, что сможешь оговорить меня, то… кто поверит хладнокровной убийце? Твое письмо? Оно потерялось, сгорело… а на словах… ты пригласила меня взглянуть на милую девушку… ты знала о моем желании жениться… и сочла бедную Гражину подходящею кандидатурой.

Сволочь.

– Мне девушка тоже понравилась… и приданое… в любви к деньгам нет ничего плохого, если эта любовь не переходит рамки закона.

Определенно, сволочь. Думает, он чистенький? А сколько вот таких девочек, куда моложе Гражины, к которой панна Белялинска испытывала лишь раздражение – и угораздило ту родиться богатой – он развратил?

Приучил к этому вот куреву.

И уже после, наигравшись, остывши, перепродал в публичный дом? И он будет говорить о том, что хорошо, что плохо?

– Когда ты злишься, стареешь, – произнес Вилли. – Я сказал слово. А ты думай…

– Половина…

– Половина… – эхом отозвался этот гад. – Но тогда от всего…

…самой Гражине тоже не спалось.

Мучило странное предчувствие грядущей беды. Она уж и за молоком послала, которое с медом донниковым всегда-то действовало, а ныне выпила, давясь сладостью, а сна ни в одном глазу. И овечек считала… и даже повторяла про себя таблицу умножения – зануднейшее занятие, а вот…