Ксения Рудазова - Паргоронские байки. Том 4

Но Монго сошел раньше, в Любермекии. Торговом городе-государстве, полвека назад выросшем на оконечности длинного полуострова. После Волшебных войн и Апофеоза провинции Мирандии рассыпались на кусочки, но некоторые из кусочков оказались изворотливей других. Чароборцы не имели здесь такой силы, и кое-где даже открыто торговали чародейскими вещицами Старой Империи. Правда, сохранилось их довольно мало, поэтому драли втридорога.

А денег у Монго не хватало и на еду. Весь свой матросский заработок он тут же спускал – на выпивку, на блудниц. Щедрой рукой раздавал милостыню, ничего не оставлял себе.

А когда монеты заканчивались – снова начинал воровать. Монго легко относился что к своей, что к чужой собственности. Делился всем, что имел, и сам спокойно брал, что нравилось.

Так что из Любермекии он тоже в итоге убегал, провожаемый камнями и угрозами.

Два следующих года он бродил по южной Мирандии. Люди жили тут в основном на побережье, в руинах древних городов. Выглядели те так же нелепо, как в Сурении – вперемешку подтаявшие здания-кристаллы Старой Империи и уродские домишки новой постройки.

Дважды Монго пытались ограбить, и один – поймать для бродячего цирка. Но молодой сим был ловок, был быстр и был великолепен в драке. Все три раза он сумел выйти из переделок без единого синяка – зато видели бы вы его противников!

Правда, острое оружие ему не нравилось. Он не любил проливать кровь, поэтому завел хороший длинный посох, настоящий боевой шест.

Монго пошел двадцать пятый год от роду, когда он прослышал о святом мудреце, живущем в горах Бодассы. Некоем древнем старце, великом волшебнике, каким-то образом сумевшем пережить Апофеоз. Слухи о нем ходили самые разные, истории рассказывали самые невероятные, а лично его никто не встречал, но Монго все равно загорелся.

И он пошел в Бодассу. Кроме святого мудреца симу хотелось увидеть еще и горы – и он не остался разочарован. Больше восьми лет Монго странствовал по миру, повидал целых пять континентов, но как-то так вышло, что в горы его не заносило ни разу. Только в Сурении он видел пики Мардахая, но с такого огромного расстояния, что они не произвели на Монго впечатления.

Теперь же он явился в Бодассу, и чем ближе подходил, тем сильней задирал голову.

Самые огромные деревья Симардара. Самые гигантские здания Ровена и других людских городов. Величественный маяк Любермекии. Все это казалось крошечным рядом с… горами.

А еще тут оказалось холодно. Ужасно холодно. В Мирандии в целом было холоднее, чем в Шахалии, Сурении, Ходжарии и Грандании, но на южных берегах еще терпимо. А чем дальше Монго уходил от моря, чем больше углублялся в континент, тем сильнее мерз по ночам.

Но пока он был на равнинах – только по ночам. В Бодассе же холодно оказалось и днем. Земля уходила вверх вместе с горами, Монго карабкался все выше, и все сильнее мерз.

В первой же деревне он обменял последние монеты на теплую одежду. Но они тут редко встречались, деревни. Кое-где на склонах притулились горсточки хибар, где жили степенные, неразговорчивые люди. Они пасли яков, делали острый сыр и пекли на камнях пресные лепешки. Многие исписывали лица сложными татуировками, и Монго восхищенно цокал языком при их виде.

Говорили они, как и везде, на общем языке людей, парифатском. Единственное, что сохранилось от Старой Империи. Симов тут не видели вообще никогда, но не пугались – наливали Монго чаю, угощали кислым молоком. И в каждой сакле, в каждой лачуге он спрашивал – не знает ли кто, где искать святого Машибухера.

Точно не знал никто. Бодасса оказалась огромной. Бесконечные заснеженные горы, в которых и до Волшебных войн почти никто не жил. Почти два года Монго терпеливо по ним странствовал, и когда наконец его терпение стало истощаться, когда он уже решил плюнуть на все и вернуться в теплые зеленые края… он вдруг нашел, что искал.

– Святой Машибухер? – сказал нищий старик, с которым Монго поделился лепешкой. – Знаю такого. Но зачем тебе этот безумец?

– Это уж мое дело, – присел на корточки сим. – Ты знаешь, где его искать, дедушка?

– Знаю. Дай еще лепешку – и расскажу.

Монго рассмеялся. Хитрый старикан наверняка хочет его облапошить. Выманить последнюю лепешку и отправить куда-нибудь за тридевять земель.

– Держи, дедушка, – отдал ее Монго. – Давай, ври мне, где искать Машибухера.

– Чего ври-то, чего ври?.. – впился в нее зубами нищий. – Все знают, где живет святой Машибухер, кого хочешь спроси. На горе Кор-Таррот. Вон той, которая выше всех. На самой вершине.

– Ох ты ж хвост волосатый… – ахнул Монго, глядя на эту гору.

– Иди-иди, попробуй, заберись туда, – с явным удовольствием сказал нищий. – А то много вас таких, кто ищет святого Машибухера. Ходят, ходят, ищут чего-то… а чего ищут? Рехнувшегося идиота? Не поможет он тебе.

Поднимаясь на Кор-Таррот, Монго о многом передумал. Где-то на середине пути он почти дрогнул, почти повернул обратно, но упрямство все же оказалось сильнее. Даже если там нет святого мудреца, или он и правда окажется обычным сумасшедшим, Монго хотя бы взглянет на Парифат с такой высоты, до которой не долетают птицы.

Кор-Таррот – высочайшая гора Парифата. Монго этого, конечно, не знал и просто дивился ее невероятным размерам. Он предусмотрительно взял с собой целую торбу сыра, лепешек и вяленого ячьего мяса. И в кои-то веки – не украл, а честно заработал, несколько дней трудившись подпаском.

Занятие было по-своему веселое. Яки не такие смешные, как обезьяны, зато их можно от души колотить посохом – даже не чувствуют. Монго понравилось ездить на них верхом, прыгать со спины на спину и вести стадо, куда укажет пастух… пастушка. В Бодассе яков пасли в основном женщины, угрюмые старухи с трубками. Морщины у них были так глубоки, словно их вырезали ножом.

Сейчас Монго забрался так высоко, что не видел никаких яков. И домов не видел – только белесую муть, туман, в который превратились облака. Раньше Монго думал, что они сделаны из чего-то вроде пуха, что их можно потрогать или даже покататься, но нет – просто что-то вроде пара. Облака огибали громадный Кор-Таррот, как волны огибают рифы.

Дышать на самом верху было трудней, чем на равнине. Да и дорога исчезла, не дойдя и до середины. Какое-то время Монго карабкался по козьим тропам, но потом сгинули и они. Пришлось лезть, словно на исполинское каменное дерево, цепляться за мельчайшие трещинки, перекидывать себя через пропасти, повисать иногда на одной руке.

Монго все меньше верил, что какой-то человеческий мудрец сумел забраться на такую верхотуру – здесь и симу-то дорога казалась невозможной. Монго любил похваляться, что он самый ловкий и цепкий на свете – здесь его хвастовство подверглось серьезной проверке.