Карина Демина - Чёрный Янгар

Лунные камни стали почти прозрачны, а кожа Пиркко потемнела. Она, отступив от Янгара, вздохнула. Сейчас Пиркко чувствовала себя усталой.

Все-таки Янгар был силен.

И упрям безмерно.

– Тебе помочь? – Не дожидаясь ответа, Талли поддержал сестру, которая еще немного, и рухнула бы на камни. – Ты больше не должна этого делать. Отец бы не одобрил.

Поэтому отец ничего не знал о том, что умела Пиркко.

Неужели он, могучий Ерхо Ину, вправду верил, что кёниг женился бы на Пиркко сам? И что слушал бы ее, будь голос Пиркко лишь ее голосом?

– Отстань! – Она все же приникла к груди Талли, согреваясь его теплом. – Нам он нужен. Печать не потеряй.

Пиркко чувствовала ее, сгусток огненной исконной силы, которая не желала подчиняться воле птички. Ничего, Пиркко знает, как добиться своего. Жаль, что камешек, который Янгар на шее носил, обыкновенный. Она подняла его, повертела в пальцах, убеждаясь в пустоте – просто камень с дыркой, – и выронила.

– Поехали домой. – Пиркко была довольна.

Только очень голодна.

И, оказавшись во дворце, первым делом вызвала служанку, ту, что так долго утром возилась с волосами. Пиркко не стала ждать новой ошибки, ударила рабыню по лицу. На лопнувшей губе проступила капля крови. Алая.

Сладкая.

Наклонившись, Пиркко слизала ее.

А рабыня отшатнулась, упала на колени.

– Госпожа, пощадите!

Глупая. Пиркко голодна. Но страх… Со страхом кровь вкуснее.

Позже тело унесут, а Пиркко, сидя на полу, станет пересчитывать лунные камни. В мутной глубине их ей пригрезятся зеркала. А в зеркалах – она сама.

Прекрасная.

И Север покорится этой красоте.

Зверинец пустел.

Ушла и не вернулась рысь. И гиена исчезла, только оглянулась напоследок, и в желтых глазах ее я увидела тоску. Звери тоже испытывали страх. Даже псы, смирившись с тем, что не выйдет до меня дотянуться, легли и теперь не лаяли – скулили, прижавшись друг к другу. И лишь мой старый знакомец, медведь, по-прежнему сидел возле клетки.

Ждал.

Его не стало утром третьего дня. И я поняла, что скоро наступит мой черед.

Боялась ли? Да, пожалуй. Я ведь все-таки достаточно живая, чтобы чувствовать боль. И умирать не хочется. И верить моей ядовитой сестрице.

Надеялась ли я на спасение?

Да, конечно. Сидела, вслушивалась в звуки, вбирая запахи, пытаясь среди всех чужих выявить один, который принадлежит Янгару.

Было ли все зря?

– Хий-с-си, – зашелестела солома, и дальняя дверь, за которой начиналась арена, приоткрылась, пропуская знакомого уже старика с посохом. – Хий-с-си.

– Здравствуй, – сказала я ему, одергивая шкуру. В последнее время я как-то особенно остро стала ощущать собственную наготу.

– Хийси умрет. – Брухва остановился возле клетки. – Скоро.

– Спасибо, что предупредил.

Он тихо засмеялся и, когда псы встрепенулись и зарычали, приложил палец к губам:

– Возможно, хийси умрет.

Костлявые пальцы поглаживали посох.

– Я пришел сказать, что появились новые дороги для хийси. Только… – Он наклонился к самой клетке. – Смотреть надо. Очень хорошо надо смотреть.

– Куда?

– Не куда. На кого.

– И на кого же?

Старик покачал головой.

– Много вопросов. Много слов. Слова меняют дороги.

Он повернулся ко мне спиной, но все же не ушел. Прикосновение к моей руке было легким, случайным. И мир привычно уже кувыркнулся, распадаясь на сотни путей.

…Вновь белый песок под ногами.

Яркий такой. Горячий. Солнце что-то расщедрилось и глаза слепит. Я моргаю часто, до слез и в этом стеклянном плывущем мире вновь вижу решетку.

Людей.

И белые стены дворца. Балкон, с которого свисают стяги. Ветер колышет полотнища, заставляя золотых оленей скакать. А выше стягов – люди.

Пиркко в золотой короне, за правым ее плечом – мой муж. И она, поворачиваясь к нему, что-то говорит, смеется. И ветер робко касается черных прядей.

Черное на черном.

– Хийси, смотри. – Голос брухвы пробивается сквозь боль.

Я ведь не живая. И сердце почти остановилось уже. Так почему же оно ноет? Не хочу их видеть.

– Смотри! – шипит брухва.

Смотрю.

Белое лицо Пиркко. И красные губы, которые кривятся. Рука касается руки, а кожа Янгара по-прежнему смугла, и потому пальцы моей сестры на его запястье неестественно бледны. Он наклоняется к ней и… Что-то неправильное есть в этом его движении.

– Смотри…

Она что-то говорит, а Янгар слушает. Выражение лица такое… задумчивое? Пиркко указывает вниз. На меня? Янгар поворачивается. Он иначе двигался, быстро и плавно, как та рысь, которой не стало вчера. Сейчас же он резок и в то же время медлителен, словно прорывается сквозь сон. И чернота в глазах погасла, будто на бездну набросили полог.

Янгар идет ко мне.

Не торопится.

Солнце ластится к булатному клинку в его руке, пляшут в воздухе былинки. И ветер вдруг доносит запах гнили с балкона. Моя сестрица подается вперед, упираясь ладонями в перила. Рот приоткрыт, глаза сияют, а грудь вздымается часто. Она… то, чем она стала.

– Смотри, смотри!

Брухва рядом. Еще немного, и он возьмет меня за руку, возвращая в реальный мир.

Смотри, Аану, хорошенько смотри. Загляни под маску лица, которая способна обмануть людей.

Кто под нею?

Существо, столь отвратительное, что я цепенею. Белая кожа? Полупрозрачная, мутная, словно старая слюда. Синие глаза? Темные омуты-провалы под тонкой пленкой век. Волосы-паутина рассыпались по плечам, и шевелятся они вовсе не от прикосновений ветра, но сами по себе. Каждый волосок – живая нить. И нити эти протянулись к Янгару.

Опутали.

Проросли сквозь смуглую кожу.

– Она…

Я не успеваю задать вопрос, поскольку брухва хватает меня за руку, дергает и вытаскивает с завороженной дороги.

– Что она такое? – Я, просунув руки меж прутьев, хватаю посох брухвы. – Скажи, что она такое?

– Сумеречница.

Подумав, он добавляет:

– Молодая еще. Глупая, как ты. Не вошла в полную силу.

Посох выскользнул из моих пальцев.

– Погоди. – Я знала, что не смогу его удержать. – Почему ты мне помогаешь?

– Помогаю? Хийси тоже глупая. Не тебе. Не ей. Себе. Сумеречница все съест. Ничего никому не оставит. – Брухва скривился. – Сумеречницу убить надо.

Убить?

То, что было моей сестрой, уже не являлось человеком. Вот только я не умею убивать.

Он помнил, кем был.

Был?

Когда?

Раньше. Уже давно.

Забирался на вершину старого дуба, где ветви были тонкими и прогибались под его тяжестью. Страшновато было, потому как земля казалась далекой, но соколиное гнездо манило с неудержимой силой. Вдруг да птенцы есть?

Есть, конечно, недаром соколы кружат над поместьем, высматривают добычу.

– Янгири, ты опять забрался! – Мамин голос доносится снизу. А сама она выглядит такой маленькой, смешной. Платок сполз на плечи, и в маминых волосах блестят камушки. – Янгири, ты же можешь упасть, пораниться!