Александр Журавлев - Продавец снов

С севера на город надвигалась тяжёлая чёрная туча. Она расползлась так быстро, что почти закрыла собой всё небо. Стало сумрачно. Пахнул пронизывающий до дрожи ветерок. Дождь не заставил себя долго ждать. Он хлынул стремительно, обрушился сплошной стеной. Будто туча была губкой, из которой невидимая рука выжимала многочисленные струи воды, и они, в переплетении дождевых нитей, протянулись к земле.

Шум дождя, бормочущий что-то своё в водосточных трубах, сливался в общую симфонию городских звуков. Машины, чихая моторами, проносясь по залитому шоссе, обдавали брызгами закутанных в плащи пешеходов, шипя шинами в ответ на крики толпы, быстро выстраивались в нескончаемую сутулую вереницу и, подавая тревожные сигналы, спешили скрыться от возмущённых взглядов в ненасытную пасть туннеля. Мутные потоки воды устремлялись к чугунным решёткам водостоков, унося на своих пенных гребнях разный мусор, скапливающийся в людных местах, где, на первый взгляд, некуда упасть даже яблоку.

Дождь мыл город, и его капли, словно брошенные семена, произрастали чистотой бульваров и улиц. Ливень прекратился так же внезапно, как и начался. Ветер, разорвав выжатую тучу на отдельные островки, погнал их дальше, к югу. На разлившуюся над Москвой лазурную акварель неба выкатился рыжий клубок солнца.

Из всей публики, высыпавшей после дождя на улицу, выделялись двое граждан. Более старший, Иван Стародубцев, состоял в МОСХе (Московский Союз художников) и слыл среди «своих» большим знатоком живописи и живописцем «на века». Другой же, помоложе, далёкий от МОСХа художник Семён Погодин, скитался по студиям и перебивался редкими заказами.

Не замечая под ногами луж, оживлённо беседуя, они прошли через бульвар и свернули в сквер. Обходя клумбу, усаженную тюльпанами, художники натолкнулись на молодую рыжеволосую особу. Сидя на корточках, она поднимала от земли побитые ливнем алые бутоны.

– Вряд ли они приживутся, – сказал, наклонившись над ней, Погодин.

– Как ухаживать, – невозмутимо ответила девушка, укрепляя ветками тонкие стебли цветов.

– Уверяю вас, как садовник садовника, они поломаны, и завтра же завянут.

– Вы правда садовник? – Она подняла на него большие зелёные глаза.

– Он шутит! – Стародубцев дёрнул за рукав Погодина.

– Тогда поверьте только что начинающему садовнику, – оправдался Погодин, смущённый её доверчивым взглядом. – Эти цветы, хоть и благодарны вам за вашу заботу, но будет лучше, если они поживут у вас дома в вазе, чем останутся увядать на этой клумбе.

– Да, да, и непременно поставьте их в отстоявшуюся дождевую или на худой конец кипячёную воду, – блеснул знаниями Стародубцев.

Семён подал очаровательной незнакомке руку и помог встать. Одетая в лёгкое платье, будто сшитое из лоскутков весеннего голубого неба, она была хрупка как подснежник, пробившийся через проталину пожухлого снега. Забыв про всё на свете, он смотрел на неё как на чудо – во все глаза, не отпуская её руку, а девушка, не противясь этому, улыбалась в ответ.

– И как же вы вдруг стали садовником? – спросила незнакомка.

– Повезло, знаете ли! Как вас увидел, так им и стал, – ответил Погодин и, собрав с клумбы побитые дождём тюльпаны, протянул ей.

– Спасибо! – сказала она, принимая букет, и добавила, обращаясь к Стародубцеву: – Я непременно последую вашему совету.

Напоследок Иван Стародубцев пожелал чаще менять воду, добавляя в неё аспирин, а впоследствии не расстраиваться из-за неизбежного увядания, а сделать из них гербарий в память о случайной и такой трогательной встрече.

Семён Погодин же, в свою очередь, прощаясь, рассказал об экзотических растениях, в частности, о фаленопсисах, и чем они отличаются от герани, и как они прекрасны.

Наконец, исчерпав весь запас знаний о флоре, художники, галантно откланявшись, направились к старой довоенной постройке. Жилой массив вырастал из марева монументальной крепостью. Отделённый от дороги чахлыми тополями, он протянулся серыми кирпичными пятиэтажками, соединёнными между собой по фасаду высоким железным забором.

– Знаете, Иван, у меня такое чувство, что мы забыли что-то сделать, – сказал Семён, спускаясь в мыслях на землю.

– Полагаю, мы забыли представиться и спросить у этой незнакомки её имя, – проявил железную логику Стародубцев.

– Вот чей портрет я бы с удовольствием написал… Необыкновенно красивое лицо, а в глазах какое-то безмерное, просто вселенское одиночество, – с грустинкой в голосе сказал Погодин и оглянулся в сторону сквера.

– Возвращаться – плохая примета. Или вы с первого взгляда уже решили прожить с ней долгую и счастливую жизнь? Тогда давайте прервём нашу встречу. Однако при более близком знакомстве, я настоятельно вам советую, Семён, ни в коем случае не представляйтесь ей свободным художником, а то, мой друг, вас обязательно сочтут за бездельника или классового врага. Так что уж лучше оставайтесь для неё начинающим садовником. Семён, вы меня слышите? – Стародубцев заглянул ему в глаза.

– Да, да я вас слышу. Если это судьба, то мы обязательно встретимся, – предположил он. – Да и мир настолько тесен, что этого просто не может не случиться.

– А вы, Семён, как я посмотрю, лирик. Вам бы стихи писать.

Пройдя через открытые ворота, они подошли к дому и остановились возле подъезда. Погодин огляделся. Ему показалось странным, что во дворе как-то уж очень тихо, будто день давно перевалил за полночь, и в доме царит глубокий сон. Однако это впечатление рассеял появившийся из-за угла дворник. Одет он был весьма странно, и шёл не вальяжной гражданской походкой, а по-военному, чуть ли не строевым шагом. Больничный, длинный не по размеру зелёный халат едва прикрывал хромовые офицерские сапоги, а на его плече лежали грабли. Странный дворник, поравнявшись с художниками, бесцеремонно прощупал их взглядом и проследовал, как ни в чём не бывало, дальше.

Живописцы, не понимая, что это могло бы означать, молча переглянулись. Дворник, дойдя до конца дома, обернулся и, плутовато улыбнувшись, в мгновение скрылся в переулке. И, что удивительно, как только этот странный тип исчез, сразу же во дворе закипела жизнь. На улице появились люди, повылезли из своих укрытий собаки и кошки, в беседке, как обычно, старцы застучали в домино. Из открытых окон послышались голоса и музыка из радиоприёмников.

Художники зашли в подъезд. Справа от лестницы, ведущей к квартирам, находилась массивная ржавая дверь. На ней крупным печатным шрифтом, как на плакате, была выведена надпись: «Вход в убежище».

– Вот моя обитель, – сказал Погодин.

Отворив со скрипом громоздкую дверь, художники спустились по крутым ступеням в подвал. Ступив на бетонный пол, пошли по длинному коридору. Мрачноватое подземелье освещал тусклый свет лампочек, протянувшихся заляпанной гирляндой по влажному потолку.