Роман Трахтенберг - Гастролёр

– Но гуд? – переспросил он, демонстрируя мне каждую свою гроздь.

– Миш квайс (нехорошие), – цыкнув по-местному языком, подтвердил я.

– Момент, сэр.

Он тут же метнулся к соседу и принес мне то, что я хотел.

– Хау мач? – спросил я.

– Би кэм (сколько стоит)? – крикнул продавец соседу.

– Талята гиней (три гинеи). – Ответил сосед.

– Сри энд хав (три с половиной), – перевел мне продавец.

– Цвай (две), – сказал я.

– Тнин (две), – крикнул мой продавец соседу.

– Мэши (согласен), – отозвался тот.

– Ту энд хав (две с половиной), – подытожил мой.

– Добрэ, – отсчитал я две с половиной гинеи.

– Ты отличный парень, – засмеялся мой новоиспеченный друг, сообразив, что я раскусил его хитрость, и, попрощавшись со мной, сразу принялся рассказывать о случившемся всему базару.

Как оказалось, «друзья-продавцы» – это ещё полбеды. Достаточно завести их в каждой лавке, и свобода выбора практически обеспечена. С «друзьями-хозяевами» дела обстояли несколько замороченнее. Немного упрощало ситуацию то, что владельцы магазинов, ресторанов, кофеен, как богатые люди, в отличие от продавцов, так активно в друзья не навязывались, хотя иностранцев тоже не сторонились, по имущественному, вероятно, цензу. Любой европеец ведь здесь был просто богачом, а богачи всего мира, как, впрочем, и пролетарии, склонны к объединению. В отличие от продавцов, хозяева действительно, так или иначе, становились если не друзьями, то просто знакомыми. Куда деться, город-то маленький. Я знал их погоняла, они мое, и мы периодически сталкивались в барах, ресторанчиках, на дискотеках, а то и вовсе совместно проводили время, ужиная или попивая пиво. Загвоздка была в том, что, по всем местным понятиям, друг не может продавать что-либо другу, закон гостеприимства обязывал его всем угостить или все подарить. Поэтому, заходя в лавку к «другу» за сигаретами, я первое время никак не мог сообразить, почему в момент расчета он чувствовал себя как-то неловко, вяло отказывался от денег и постоянно пытался насовать мне в карманы всякую мелочевку типа спичек, конфет или календарика. Для решения этой на первый взгляд неразрешимой проблемы здесь, оказывается, действовала веками отработанная система продавцов или уличных мальчишек. Продавец – не хозяин, он может и должен брать деньги с любого, вне зависимости от его отношений с боссом. Тут все понятно. А где продавца не имелось, на помощь приходили уличные мальчишки. За небольшую копеечку они с удовольствием бегали за сигаретами, водой, мороженым, колой и тому подобным, ограждая двоих уважаемых людей от мелочных денежных отношений. Вознаграждение за это было честно заработанными деньгами, называемое «амуля», а не позорно выпрошенный «бакшиш», и являлось предметом мужской гордости.

Кстати, опять же, насчет денег. Как выяснилось позже, понятие цены в этом чудном для нас мире не существовало вовсе. «Видишь ли, Эб, – как-то однажды поведал мне владелец сети ювелирных магазинов. – Цены как таковой нет. Никто ведь не может знать, что, сколько и когда стоит. Как оценить, например, глоток воды? Он порой равен в пустыне человеческой жизни, которая, в свою очередь, бесценна по сравнению со всеми богатствами, а иногда вода не стоит ничего. Так же и золото. Поэтому цена – это некоторая абстрактная сумма, которая рождается в голове продавца, когда он смотрит на покупателя. Общаясь на базаре, люди практически объясняют друг другу, насколько им необходим тот или иной предмет, и за сколько сейчас его готовы уступить. Зайди в другой раз, и все будет по-иному».

Я сразу вспомнил, как действительно однажды один из многочисленных «мудиков» пытался продать мне футболку по тройной цене, аргументируя это какими-то сегодняшними непредвиденными расходами, абсолютно, на мой взгляд, не связанными с футболкой. Он просто, оказывается, не мог в тот момент уступить её дешевле. Такой у него получался расклад. Через пару дней я её все-таки купил, причем даже дешевле, чем рассчитывал.

Стоит отметить, с самого начала я обратил внимание на то, что представители местного населения расставались обычно лишь с пятью пиастрами за то, что мне и другим приезжим обходилось как минимум в две-три гинеи. Такой факт со всей очевидностью демонстрировал легальное существование здесь курортной системы двойных цен. Если я ещё не придумал, как тут можно заработать, то задачей номер один на данный момент для меня стало снижение расходов, желательно, поддерживая достойный уровень жизни. «Сохраняя хорошую мину при плохой игре». Для этого же необходимо обжиться и перестать быть одним из туристов-чужестранцев, которых называют здесь вполне приличным, но, по-моему, каким-то некузявым словом «хавага».

«А обжиться – значит, найти себе в данном месте какое-нибудь занятие, но какое?» – размышлял я, подолгу засматриваясь на тихое, бирюзовое, теплое море. Если честно, оно нравилось мне здесь больше всего. Потом я решил подстричься налысо, а то мои рыжие кудри вызывали разнузданное ржание аборигенов. Ко мне постепенно привыкали. Я тоже постепенно осваивался и даже ходить начал подобно местным – медленно и не торопясь. Думать тоже стал протяжно и мутно. Это были первые симптомы сплина – глубокой тоски.

Я привыкал к ловушке.

Как-то вечером, возвращаясь слегка навеселе в уже родной «Гранд Палас», я заметил дохловатого, явно не местного парня европейско-семитского типа, который тусовался около небольшой лавки, торгующей однодневными экскурсиями на яхтах к коралловым островам. Здесь же давали напрокат ласты, маску и трубку. Парень вяло заговаривал с прохожими, зазывая их воспользоваться услугами «фирмы» или, на худой конец, купить у него ракушку или кусочек коралла.

«Похоже, это и мои ближайшие перспективы, как только закончатся деньги, – подумал я. – Надо бы, кстати, узнать, как по-английски звучит фраза «купите ракушку». «Месье, же не манж па сис жур» и «гебен зи мир биттэ брот» я уже знаю».

Парень, заметив, что я притормозил, тут же оказался возле меня. То, что я стоял в самых дешевых шортах и майке, его не спугнуло.