Михаил Жванецкий - Одесский пароход [litres]

А вот и Одесса.

– Скажите, пожалуйста, как пройти на Дерибасовскую?

– А сами с откудова будете?

– Я из Москвы.

– Да? Ну, и что там слышно?

– Ничего. А что вас интересует?

– Нет, я просто так. Все хорошо. А в чем дело? Я просто так интересуюсь. У вас Москва, у них Воронеж, у нас Одесса, чтоб мы были все здоровы… Вы работаете?

– Конечно, я работаю, но я попросил бы вас: где Дерибасовская?

– Молодой человек, куда вы спешите? По Дерибасовской гуляют постепенно.

– Вы понимаете, мне нужна Дерибасовская…

– Я понимаю больше того. Гораздо больше того – я вас туда провожу, невзирая на жестокий ревматизм. Но меня волнует положение в Родезии. Этот Смитт такой головорез, такое вытворяет, у меня уже было два приступа…

– Послушайте, если вы не знаете, где Дерибасовская, я спрошу у другого!

– Вы меня обижаете. Вы меня уже обидели. Такой культурный человек, я вижу у вас значок, у меня такого значка нет. Я всю жизнь работал. Прямо с горшка на работу. Ой, нам было очень тяжело, нас было у мамы восемь душ детей. Вы сейчас можете себе позволить восемь душ детей? Не, это моя мама себе позволяла. Она была совсем без образования, а сейчас мои дети учатся в университете, а моя бедная мама, она сейчас с братом и дядей лежат на кладбище. Почему бы вам туда не съездить?

– Вы понимаете, мне нужна Дерибасовская…

– Я понимаю, но разве так можно относиться к родителям? Если ваши дети не приедут к вам на могилу, они тоже будут правы, вы поняли меня? Куда вы пошли? Дерибасовская за углом.

А вот и Москва!

– Ух, машин сколько! Таксей сколько! Людей сколько! Прокормить же всех надо! Ничего, всех прокормим! Где ж у меня адресок был, ах ты Господи. Ага.

– Гражданин, будьте так добры, я сам не местный, я из Котовска, у нас, знаете, на улицах курей больше, чем машин. Так вы не подскажете, как лучше всего пройти или проехать на Садовое кольцо?.. А где вы?.. Тю!.. Утек… Чи то гонится за ним кто? От дурной!

– Гражданочка! Будьте, пожалуйста, так добры. Я не местный. Я из Котовска. Вы не подскажете, как… Куда ж ты бежишь? Что, я на тебе женюся?! Что ж за народ?

– О! Гражданинчик! Я из Котовска. Будьте так добры… Ненормальный! Ой-ой-ой!.. Чи, може, у них здесь заработки такие, что боится секунду потерять?!

– О! Пацанчик! Я из Котовска… Чтоб ты подавился своим мороженым!

– Алле! Москвич! Гражданин в шляпе с портфелем! Я из Котовска. Дети мои! Не оставляйте старика посередь дороги!

– Дочь моя! Куды ж тебе несеть, может, тебе уже давно уволили. Остановись, поговорим. Мне нужно на Садовое кольцо! Скаженная! Беги-беги… добегаешься!

– О, бабка! Бабка, стой, рассыплешься! Фью-ю!.. Ходовая старушенция. Граждане православные! Рупь дам тому, кто остановится! Помчалися неподкупные!.. Гони, гони! Давай, давай! Улю-лю-лю!

Расцвет сатиры в 60-е, когда сатирику помогали все. Телевидение своими постановками и прямыми передачами выгоняло людей из дому. Начальство своей внешностью и речью их объединяло в едином порыве. Отмена концертов, запрещение программ, вырезание из текста обостряло внимание и тренировало сообразительность. Поиски выхода заставляли присматриваться и прислушиваться к любому искусству. А всеобщее пение во славу по всем трубам и проводам заставляло людей хохотать над шутками второго сорта и запоминать отдельные выражения, хвататься за голову от намеков. И любить. И обожествлять. И писать письма.

Да. Нелегко творить в такой оранжерейной атмосфере.

Читаю в «Вечерке», какие официантки грубые. Я бы пошла в официантки. Была бы самой доброй, вежливой. Относилась бы ко всем хорошо. Ну улыбаться каждому устаешь. Я бы, как устану улыбаться, – все равно хорошо смотрела бы… не уставала бы. С этим говорю, туда кивну и туда кивну, что, мол, всех вижу, ко всем подойду… Как же можно уставать? Не мешки таскаешь – живые люди. То есть уставать, конечно, можно, но виду не показывать. Все усталые. Чего ж кричать?

Читаю в газете: продавщицы грубые. Я бы пошла в продавщицы, была бы самой лучшей. И быстро бы работала. Много ведь работы только утром и вечером. Днем спокойней, значит, к этому времени я бы подготовилась. Все бы заранее нарезала, почистила, все бы приготовила. У меня бы очередь быстро шла, весело. Можно ведь с каждым пошутить.

Я слышу, что портнихи плохо шьют. Я бы самой лучшей портнихой была. Разве можно женщине плохо платье сшить?! Это платье для нее огромное значение имеет. Вдруг она немножко постарела или пополнела, а выглядеть должна хорошо. Должна нравиться любая женщина. Я бы все хорошо шила. Всю душу бы вкладывала.

А вот парикмахерши плохие есть. Напрасно. Пошла бы я в парикмахерши – самой лучшей была бы. От меня б женщины красавицами уходили. И торопиться тут нельзя. Каждую головку надо сделать. Вылепить, украсить и глазки, и ротик – девушка ведь. Эх, если бы…

А я администратором в гостинице работаю. Вот где работа бешеная. Вот где сумасшедший дом. Так налаешься, такой собакой смотришь. Ну нет мест, ну нет… Так не понимают. Гражданин, кричишь, отойдите вы от стола… Чего вы руки кладете – я же здесь работаю… Куда я вас всех положу? Что, я домой к себе поведу? Что за народ такой… Ночуйте, где хотите, я тут при чем… Куда вы лезете? Господи! Как люди не понимают.

Я немножко изменился. Я мало пью. Я много думаю. Я не выдающийся инженер, но меня любят, уважают. И дома у меня все хорошо. Соседи, в общем, хорошо относятся. Меня уважают, и мне приятно. Есть счастье, есть. Я сейчас как-то приучился довольствоваться самым необходимым. Малым. Большое, где оно? У меня никто не спрашивает. Так за всю жизнь ни разу не подошли и не спросили: «А как вы думаете?» Только песня по «Маяку»: нравится или не нравится? Я написал как-то в Молодости – Молодости с большой буквы, – написал в Молодости, что не нравится. А они назвали только тех, кому нравится. Я перестал писать. Ну, не нравится – выключу, нравится – включу, и я спокоен. Есть счастье, есть.

Отсижу на работе. Иногда целый день в окно смотрю, а иногда перед собой. Как когда. Ты думаешь, счастье – командовать? Нет, когда Притупилось (я не боюсь этого слова с большой буквы – Притупилось), счастье – это подчиняться. Ну, как подчиняться?.. Делать, чтобы не было неприятностей. Конечно, я растолстел, немного полысел. Одет немодно. В общем, не пью, но и не бегаю по утрам. Вот так если бы осталось, и я бы сказал: «Нет-нет, есть в жизни…»

Последний раз «А вы как думаете?» меня спросил профессор еще в институте у нас, и от этого сразу стало тревожно. Нет, я, конечно, как-то думаю, но хорошо, что не спрашивают. Я, конечно, смотрю в окно, вижу дома одинаковые или автобусы переполненные. Ну, меня как-то не спрашивают. Да вот уже и сами об этом говорят. Газеты уже пишут. Кто-то всегда найдется. Обязательно найдется. Кто-то. Вот уже как-то обращают… Я, ты знаешь, даже волнуюсь. Я так давно откровенно ни с кем не говорил.