Олег Батлук - Мистер Эндорфин

Подогретый парами кефира, я вообразил, что у нас с Винни много общего, о чем решил немедленно ему сообщить.

Я ненавязчиво выпрыгнул у актера из-за спины.

Заметив меня, Винни сначала дежурно улыбнулся, ожидая просьбы о фотографии. Но затем он напрягся, не обнаружив в моих руках телефона наизготовку.

«Привет, — сказал я максимально непринужденно, смело заикаясь, — я тоже играл за „Челси”!»

Винни Джонс взял меня за плечи и деликатно развернул в сторону направленного на него айфона, который поднял перед собой мой находчивый приятель.

Пока мы фотографировались, мне даже показалось, что громадный саблезубый Винни сострадательно погладил меня своей огромной лапой по спине.

«Коктейли здесь очень хорошие, приятель, — сказал Винни Джонс мне на прощание, — но и закуской пренебрегать не стоит».

Актеры — прирожденные пьер-ришары. Ведь метафизическая неуклюжесть — это первооснова актерской профессии.

В 60-х — 70-х годах прошлого века в Малом театре служил замечательный русский актер Никита Владимирович Подгорный-Лебедянский из «Два билета на дневной сеанс» и Веригин из «Осеннего марафона».

Однажды Никита Владимирович крепко выпил. Как попал домой, он помнил смутно, штрихпунктиром. Проснулся актер в своей квартире, в собственной постели. Рядом стояла жена. У нее в руках был телефонный аппарат, который она принесла Подгорному на длинном шнуре из коридора в кровать. Жена протянула актеру трубку: «Тебя». И ушла на кухню. Даже со спины было заметно, насколько она злится.

Никита Владимирович осторожно поднес трубку к уху.

«Привет, — раздался оттуда как будто знакомый голос, — это Миша».

«Какой Миша?» — робко поинтересовался Подгорный.

«Какой, какой, трезвый, в отличие от тебя. Ульянов».

«О, Миша, привет», — обрадовался Никита Владимирович.

Они с Михаилом Ульяновым приятельствовали.

«Ну, ты дал вчера», — сказал Ульянов.

«Ну…» — протянул Подгорный нейтрально, чтобы случайно не взять на себя лишнего.

Видимо, интонация получилась больше вопросительной, чем утвердительной, потому что Ульянов спросил:

«Помнишь хоть что-то?»

«Да-а-а…» — ответил Никита Владимирович, посередине расплескав уверенность.

«Что помнишь?» — не отступал Ульянов.

«Миша, прости, очень смутно, — сдался Подгорный. — Ну, помню, как недалеко от театра поймал такси. Таксист привез меня в какую-то тмутаракань. То ли адреса не расслышал, то ли я его и не называл… Я выгрузился, познакомился с какой-то бабой (тут Подгорный перешел на шепот, чтобы не услышала из кухни жена). Она говорит — пошли ко мне. Я говорю: а пошли. В итоге проснулся я все равно дома. Чудеса…»

«А теперь слушай сюда, — сказал Подгорному Ульянов. — Ты, идиотина, не такси поймал — это я мимо на своей «Волге» проезжал. Увидел, как ты качаешься на ветру, и подобрал тебя. Ты меня, естественно, не узнал. Адреса ты, конечно, не называл: сложно разговаривать, когда спишь. Я знаю, где ты живешь, отвез тебя. Ты еще напоследок мне вместо денег контрамарки в свой сраный театр совал…»

«А что за баба?» — с последней надеждой на мужественно-романтический финал истории робко поинтересовался Подгорный.

«Что за баба, что за баба, — возмутился Ульянов, — жена твоя — вот что за баба. Она уже час у вашего подъезда стояла, ждала тебя с банкета. Ты у нее прикурить попросил, а она ответила, что спички дома, чтобы тебя заманить. Радуется, небось, сейчас, от счастья светится, что ты не узнал ее, да?»

Жена Никиты Владимировича громыхала чем-то на кухне, похоже, сковородкой. Подгорный повесил трубку и забрался с головой под подушку.

Не столько для сна, сколько для самообороны.

Пьер-ришары и так не слишком устойчивы в жизни, поэтому пьянство — не их конек. А уж если их конек, то горбунок — неказистый и странный.

В девяностые годы пьянство в моем родном Измайлово носило эпический размах. Над районом, от Измайловского парка до Щелковского шоссе, висело марево пьяного угара. Даже коты ходили спотыкаясь.

Как-то под вечер я возвращался из университета после занятий домой. На подходе к родным пенатам неподалеку от своей школы, где я когда-то учился, мне на пути встретился Казак. Не наш современный казак из ТЮЗа с нарисованной лошадью и такой же нарисованной родословной, а Казак с большой буквы, наш местный хулиган, известный всему миру именно под этой кличкой.

Казак шел мне навстречу скорее не казачьей, а матросской походкой, заметно покачиваясь. В одной руке он держал полную рюмку водки, в другой — тарелку пельменей. От пельменей поднимался пар. От Казака — тоже. Казак был сильно пьян.

«Выгнали, падлы», — вместо приветствия промычал Казак.

Я сразу понял, что его выгнали из нашей местной забегаловки, где он периодически зависал и порой устраивал профилактические дебоши. Свой заказ бережливый хулиган захватил с собой на улицу.

«Подержи», — сказал Казак и сунул мне тарелку и рюмку.

А сам шмыгнул в кусты по малой надобности, которую он, видимо, тоже прихватил с собой из забегаловки.

Я остался стоять посреди тротуара с тарелкой дымящихся пельменей в одной руке и полной рюмкой водки в другой.

Только бы не встретить никого из взрослых, промелькнуло в тот момент у меня в голове. Времени было часов пять пополудни, мои родители возвращались с работы не раньше семи. Вокруг ни души, только вдалеке маячили три фигуры. Я расслабился и со скуки начал разглядывать пельмени.

Три фигуры вдалеке приблизились, и я чуть не выронил тарелку с рюмкой из рук.

Это были завуч, классная руководительница и учительница биологии из моей школы. Очевидно, они расходились по домам после уроков.

«Батлук?» — воскликнула завуч, взглянув на пельмени.

«Ты ли это?» — добавила классная, уставившись на водку.

«А говорили, будто ты в МГУ поступил…» — резюмировала учительница биологии, сразу разглядевшая и пельмени, и водку.

И они пошли дальше, трагически покачивая головами и перешептываясь.

Странное у людей представление о МГУ.

Человек с тарелкой пельменей в одной руке и рюмкой водки в другой в масштабах МГУ — это самый невинный персонаж из тех, которые там обитали.

Первый раз я крупно напился после второй лекции. Я подчеркиваю, не сессии, а именно лекции: «И жить торопится, и чувствовать спешит», — писал про меня князь Вяземский, правда, имея в виду несколько другое.

В то время мы утоляли жажду знаний чем придется. И чаще не книжками. Напился я в гостях у мальчика из хорошей семьи. В гостях у мальчика из плохой семьи я бы держал ухо востро и не напился. А тут расслабился. Сначала мы пили что-то очень дорогое со вкусом елки. Потом что-то еще дороже со вкусом дуба. В итоге мы выпили маленький такой лес. До того дня я не был знаком с экзотическими напитками. И в какой-то момент, когда я открыл рот, чтобы что-то сказать, мозг через него вышел проветриться. И не вернулся.