Владимир Войнович - Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина

Шикалов молча поник головой.

– И что за люди! – с высоты своего положения сетовал Килин. – Никакой тебе сознательности. Вам, я вижу, хотя б и война, только бы не работать. Всем разойтись, и чтоб через пять минут я здесь не видел ни одного человека. Ясно? Ответственность возлагаю на бригадиров Шикалова и Талдыкина.

– Так бы сразу и сказал! – обрадовался Шикалов привычному делу и повернулся лицом к толпе. – А ну разойдись! Эй, мужики, бабы, поглохли, что ль? Кому говорят! Ты что стоишь, хлебальник раззявила! – Шикалов, выставив вперед волосатые руки, пихнул бабу с ребенком. Баба заорала. Закричал и ребенок.

– Ты чего толкаиси? – попытался вступиться за бабу Курзов. – Она же с дитем.

– Иди, иди! – двинул его плечом Шикалов. – С дитем, не с дитем, каждый будет тут еще рассуждать.

Подлетел и маленький Талдыкин, набросился на Курзова, уперся ему в живот маленькими ручонками.

– Ладно, ладно, милый, – затараторил он скороговоркой. – Нечего зря шуметь, нервы тратить, пойди домой, отдохни, попей винца…

– А ты не толкайся! – все еще противился Курзов. – Нет такого закона, чтобы толкаться.

– А никто и не толкается, – ворковал Талдыкин. – Я только так шчекочуся.

– И шчекотаться закону нету, – упорствовал Курзов.

– Вот тебе закон! – заключил Шикалов, поднеся к носу Николая огромный свой кулачище.

А Талдыкин мелкой шавкой носился уже среди прочего населения: то выныривая, то пропадая.

– Расходись, народ, расходись! – повизгивал он тонким своим, ласковым своим голоском. – Чего вытаращилися? Здеся вам не зверинец. В город ехайте, там зверинец. А ты, дедушка, – схватил он Шапкина за рукав, – заснул, что ли? Топай отседова, ничего тут для тебя интересного нет. Твой интерес на погосте, понял? На погосте, говорю! – кричал Талдыкин в заросшие седым пухом дедовы уши. – Три дня, говорю, лишнего уже живешь! Топай, дедушка, переставляй свои ножки. Вот так! Вот так!

Постепенно Шикалов и Талдыкин одержали полную победу над своими односельчанами. Площадь перед конторой временно опустела.

4

Указание парторга некоторых удивило. Оно удивило бы и его самого, если бы не… Впрочем, все по порядку.

Около трех часов до того Килин и Голубев «сидели на телефоне», по очереди крутили ручку полевого аппарата. Председатель сменял парторга, парторг председателя, и все без толку. В железной трубке что–то шуршало, трещало, щелкало, играла музыка, голос диктора повторял сообщение о начале войны, и какая–то женщина проклинала какого–то Митю, пропившего самовар и ватное одеяло. Однажды ворвался сердитый мужской голос и потребовал Соколова.

– Какого Соколова? – спросил Голубев.

– Сам знаешь, – ответил голос. – Передай ему, если не явится завтра к восьми ноль–ноль, будет отвечать по законам военного времени.

Председатель только хотел объяснить, что никакого Соколова здесь нет, но сердитый голос пропал, и неведомый Соколов, может быть, сам того не подозревая, уже готовил себя к трибуналу.

Уступив место парторгу, Голубев отошел в угол, открыл металлический сейф для секретных и денежных документов, сунул в него голову и стал похож на фотографа, который сейчас скажет: «Спокойно, снимаю». Однако ничего подобного он не сказал. В сейфе послышалось негромкое бульканье, после чего Иван Тимофеевич вынул голову и обтер рукавом губы. Встретив осуждающий взгляд парторга, он достал из сейфа амбарную книгу с какими–то записями, полистал без интереса и положил на место. «Плевать, – подумал он равнодушно, – теперь все равно. Война все спишет. Только бы скорее на фронт, а там – грудь в крестах, голова в кустах – все по–честному». Правда, по причине плоскостопия Иван Тимофеевич к военной службе был непригоден, но недостаток этот он надеялся скрыть от комиссии.

Пока Голубев строил планы на будущее, Килин продолжал упорно крутить ручку телефонного аппарата. В трубке было слышно все, что угодно, кроме того, что было нужно.

– Алло, алло! – кричал он время от времени.

Кто–то сказал ему: «Съешь дерьма кило», но он не обиделся.

– Брось, – посоветовал Иван Тимофеевич. – Митинг проведем, протокол составим, и ладно.

Килин посмотрел на него долгим взглядом и с еще большим остервенением набросился на аппарат. И вдруг в трубке самым волшебным образом возник бархатный голос телефонистки:

– Станция!

Килин от неожиданности так растерялся, что слова не мог вымолвить, только сопел в мокрую от потных рук трубку.

– Станция! – повторила телефонистка таким тоном, словно на своем коммутаторе только и дожидалась, чтобы ей позвонили из Красного.

– Девушка! – очнулся и закричал Килин, боясь, как бы она не исчезла. – Миленькая, будь добра. со вчерашнего звоню… Борисова… срочно нужен…

– Соединяю, – просто сказала девушка, и в трубке так же волшебно возник мужской голос:

– Борисов слушает.

– Сергей Никанорыч, – заторопился парторг. – Килин беспокоит, из Красного. Мы тебе с Голубевым звоним, связи нет, народ ждет, работа стоит, время горячее, не знаем, что делать.

– Недопонял, – удивился Борисов. – Недопонял, чего не знаете. Митинг провели?

– Да нет же.

– Почему?

– Почему? – переспросил Килин. – Не знали, как быть. Дело, сам понимаешь, ответственное, а указания нет…

– Теперь допонял. – Голос Борисова иронически завибрировал. – А ты, если по малой нужде идешь, ширинку сам расстегиваешь или тоже указания дожидаешь?

Борисов обрушил на плешивую голову Килина весь запас своего сарказма, как будто сам минуту назад не звонил по всем телефонам в надежде на то же спасительное указание.

– Ну ладно, – сменил он наконец гнев на милость. – Надо провести стихийный митинг в свете выступления товарища Молотова, и как можно быстрее. Собери народ…

– Народ давно собрался, – радостно доложил Килин и подмигнул председателю.

– Ну вот и хорошо, – замурлыкал Борисов. – Хорошо… – повторил он уже не столь уверенно. И спохватился: – Недопонял!

– Чего недопонял? – удивился Килин.

– Недопонял, как собрался народ, какой народ, кто собирал.

– Никто не собирал, – сообщил Килин. – Сами собрались. Поверишь? Как услышали радио, так тут же сбежались: мужики, старики, бабы с ребятишками…

Говоря это, Килин почувствовал, что Борисову чем–то не нравится его сообщение (оно и самому Килину уже чем–то не нравилось), и, не закончив своей торжественной фразы, он вдруг умолк.

– Так, – произнес Борисов раздумчиво. – Так–так. Сами, значит, услышали, сами сбежались… Вот что, милый, ты подожди меня и трубочку пока не бросай…

Опять в трубке послышались шорохи, треск, музыка и прочие ясные и неясные звуки.

– Ну что? – шепотом спросил председатель.

– Пошел к Ревкину согласовывать, – прикрыв трубку ладонью, высказал догадку парторг. Он несколько раз менялся в лице, краснел, бледнел и грязным платком промокал угловатую плешь.