Михаил Левитин - Возлюби ближнего!

Опасаясь, что начальство освободится не скоро, Пылаев поднялся с места и начал собирать свои бумаги.

— Мне, может, позже зайти, Георгий Никифорович? Я на всякий случай приказик подготовлю…

— Какой приказик? — спросил Шубин.

— Ну, насчет Камушкина…

— Насчет Камушкина?.. — Шубин помолчал немного и, не глядя в лицо Пылаева, задал новый вопрос:

— Он кем сейчас работает?

— Начальником инструментального цеха…

— Вот и пусть там хозяйничает… Ответственный участок! Парень принципиальный, энергичный… Чего же еще лучше!

— Я думал… мы его директором…

— Да я тоже так поначалу было предположил… А потом, по зрелом размышлении, решил, что не подойдет ваш Камушкин. Уж больно, признаться, горяч. Не перебродил еще. — Шубин тяжело вздохнул. — В молодости, оно понятно, мы все такие… Неугомонные… А руководящая должность степенности требует… Так что, дорогой товарищ Пылаев, нам на директора другая кандидатура нужна… Опытный чтобы человек был… Солидный…

— Тогда Тулубьева, — как-то неуверенно произнес Пылаев.

— А это идея! — оживился Шубин. — Чудесная кандидатура!.. Главное — человек опытный, в возрасте, и до пенсии еще далеко…

Пылаев снова извлек из папки анкету, взглянул на нее и совсем тихо пояснил:

— Пять лет ему до пенсии… Только вы учтите, Георгий Никифорович, у Тулубьева в прошлом году какая-то неприятная петрушка случилась на базе гипертонии… После этого врачи ему всякие волнения запретили…

— Ну что ж — нет худа без добра, — подписывая бумаги, сказал Шубин. — Сам волноваться не будет, — значит, и нас от волнения избавит… А Кумушкин — он подождет. Пробьет и его час! Молодой еще!

Вечером, когда кончили ужинать, жена спросила Георгия Никифоровича:

— Ты опять в своем архиве рыться будешь?

Георгий Никифорович вытер губы салфеткой и, глядя посоловевшими глазами на жену, лениво сказал:

— Да не хочется что-то… Вздремну часок. А потом и телевизор можно посмотреть…

Константина Лукича Козулина мы застали дома. Он сидел, закутавшись в теплый махровый халат, прикрыв лысую голову беретом. Его круглое, словно натертое мастикой, жирное, светло-коричневое лицо напоминало новенький, еще не успевший побывать в игре, футбольный мяч. Несмотря на явные признаки несокрушимого здоровья, Константин Лукич счел своим долгом пожаловаться:

— Нервы у меня совсем развинтились: то, знаете ли, бессонница, то вдруг ко сну клонит. И кривая аппетита на этой почве резко пошла на снижение. А причина всему — юбилей.

Можете мне поверить, что я здесь никакой личной инициативы не проявлял. Это все мой заместитель Сосудин и предместкома Тощищев затеяли. С них и ответ спрашивать надо, а вышло, что погорел я. Да еще как погорел! Мгновенно. Вроде бездымного пороха. Это же неслыханно, чтобы за такую мелочь с руководящей работы снимать да еще в печати давать огласку! Такой кошмар ни одному хозяйственнику даже в конце квартала, в самый авральный период не приснится!

А началось все довольно тихо. Приходит ко мне этот самый Сосудин и предупреждает:

«Вы, Константин Лукич, в следующую субботу на дачу не уезжайте».

«А что, спрашиваю, такое?»

«Да так, — отвечает, улыбаясь, Сосудин, — мероприятьице небольшое прокрутить намечаем… Дату одну отпраздновать хотим».

«Это какую же дату? По какой линии?»

«Ну, если сами не догадываетесь, то, так и быть, скажу… Только, зная вашу непоколебимую скромность, заранее прошу не сердиться. Одним словом, в субботу, Константин Лукич, стукнет ровно одиннадцать месяцев вашего пребывания на посту директора. Срок, по комбинатскому счету, немалый. До вашего прихода ни один директор дольше семи месяцев в этом помещении не сидел. Так что вы у нас, прямо скажем, ветеран. По такому случаю мы и решили, Константин Лукич, организовать в одном из предприятий, входящих в состав треста ресторанов, публичное чествование закрытого типа, с подачей горячих блюд и тонизирующих напитков. Учтите, — добавил Сосудин, — что это делается не по инициативе какого-нибудь одного человека, а является единодушным требованием широких комбинатских масс в лице юбилейной комиссии под моим председательством».

Вот, собственно, из-за этого весь натюрморт и заварился. А банкет, надо вам сказать, прошел очень спокойно, без всякого гусарства. Бухгалтер наш, Кирилл Львович Психольников, адрес зачитал в стихах, начальник производственного отдела Заостренышев довольно красочно изложил мою краткую автобиографию, а заведующая отделом кадров Отрыжкина Зоя Никаноровна вместе с Тощищевым от имени всего личного состава преподнесли подарки.

И ничего такого сверхатомного подарено не было.

Вас интересует, что именно мне подарили? Пожалуйста. Могу сказать. Вот, например, эти патефонные пластинки.

Константин Лукич поставил одну из пластинок, включил радиолу, и тотчас же громко и торжественно зазвучал чей-то не то женский, не то мужской голос:

«Дорогой Константин Лукич! В ознаменование вашего непрерывного одиннадцатимесячного пребывания на посту директора комбината мы просим принять от нас несколько скромных памятных подарков… Мы надеемся, наш бесценный юбиляр, что эти часы, портсигар, люстра и мутоновая шуба для вашей супруги будут вечно напоминать вам о перманентном уважении руководимого вами коллектива».

Вслед за этим из радиолы хлынули стихи, сочиненные бухгалтером Психольниковым, в его собственном исполнении:

— А вот эта пластиночка уже немножко в другом стиле. Сатирическое танго. Сатира теперь в почете, — предупредил Козулин. — Сочинял тот же Психольников. Очень, знаете ли, способный человек. Его произведения во всех литературных консультациях известны. Он и серьезное пишет, а может и с юмором…