Борис Юдин - Город, который сошел с ума (сборник)

Тут Тоська устала лопотать и заплакала:

– Если ты и в этот раз на мне не женишься, я сама тебя зарежу! Понял?

– Женюсь, женюсь – какие проблемы, – прохрипел Костя. Он только сейчас заметил, что ему больно говорить. Костя поманил Тоську рукой, а когда она наклонилась, притянул к себе и поцеловал.

– Кота кормишь? – спросил он почему-то. А когда Тоська кивнула, стал давать указания:

– Ты езжай ко мне. У Арнольда в полосатом матрасике деньги зашиты. Ты возьми сколько надо – тебе деньги сейчас нужны.

Тоська замотала головой:

– Мне не нужны деньги – мы обходимся. Да, ребята концерт в твою пользу организовали – вот! – и Тоська, порывшись в сумочке, показала Косте пачку денег.

– Я ничего не тратила – нам ещё денежки нужны будут.

Костя довольно кивнул головой и собрался было заснуть, да вошёл молодой врач, довольный начал щупать Косте пульс.

– А жена Ваша – молодец, – похвалил Тоську врач. Хорошо, что такие женщины есть. А то…

– А то – что? – спросил Костя и начал Тоськой гордиться.

– Всё, что хочешь, – ответил врач. Он был опрятен, чисто выбрит и от него шёл приятный запах. – У нас тут всего насмотришься.

– А когда домой? – забеспокоился Костя.

Врач улыбнулся радостно:

– По весне, как водится, по весне.

Врач вышел, а Костя усталый и счастливый заснул.

И весна пришла.

Весна пришла раскрытыми окнами и запахом оттаявшей земли. Весна пришла громкими голосами на улице и фиалками на тумбочках больных. Фиалки стояли в банках из под сметаны и напоминали о любви. О любви же напоминали многочисленные романы между выздоравливающими, столь бурные, как будто влюблённым сторонам отвели несколько дней всего для продолжения рода и они боялись упустить время.

Костю, счастливого и немного ослабевшего от солнечного света, городского гомона и свобода, привезла домой Тоська, тоже счастливая и умиротворённая.

Костя принял ванну и за обедом благосклонно слушал ябеды кота Арнольда, который тёрся о ноги и намурлыкивал о всём и о вся.

Потом они с Тоськой отключили телефон и любили друг-друга двое суток, прерываясь лишь на краткий сон и еду.

Костя был счастлив, как бывает счастлив человек, корого приговорили к отсечению головы и уже на эшафоте помиловали.

– Человек создан для того, чтобы быть счастливым! – сделал для себя открытие Костя. – Это же главный смысл жизни – быть счастливым. И жизнь так прекрасна, что по другому ощущать себя просто нельзя. Вся та мелочёвка, которая портит нам жизнь придумана нами же. Придумана для того чтобы оправдать свою лень, косность, слепоту и глухоту. Нет! Теперь, когда я понял, что к чему, я обязательно буду счастлив ежеминутно!

А потом они с Тоськой поехали в ЗАГС подавать заявление. А ещё потом Тоська занялась обменом их квартир на одну большую. А Костя поехал по заводам искать работу. Правда, ему дали инвалидность третьей группы, но на эти деньги жить было нельзя – нужно было искать выход. И выход нашёлся на ремонтно-механическом заводе, когда симпатичный крепыш – начальник отдела кадров предложил Косте пойти учеником слесаря. И жизнь, весёлая и радостная, пошла-покатилась.

Костя предложил не тратиться зря на свадьбу, а поехать на юг, прихватив с собой Инку – Тоськину доченьку. Они вернулись загорелые и уверенные в себе. И Инка уже звала Костю папой.

Как-то в осень Костя осторожненько спросил:

– Тось! Ты помнишь того мальчонку? Где он сейчас?

– А где ему быть? – ответила Тоська, – в детдоме, конечно.

– Тося. Давай съездим к нему. Он, всё-таки, мне жизнь спас.

– Это уж как посмотреть, – заворчала Тоська, но согласилась.

В детдоме Косте пришлось долго и скучно объяснять заведующей почему им, не родственникам, нужно увидеть ребёнка. В конце концов она привела за руку настороженного Женьку и осталась стоять возле дверей.

Женька Костю сразу узнал:

– Привет! – сказал он серьёзно. – Это хорошо, что тебя не до конца зарезали. Я уж думал, что до конца – очень уж крови много было.

Костя вынул гостинцы и, не зная о чём говорить, прохрипел пошлое:

– Как дела?

– Нормально, – ответил Женька и занялся пакетом с конфетами. Вместо Женьки ответила заведующая:

– Мальчик хороший, способный. Хорошо учится. Дерётся, правда, но это ничего, это характер закаляет. Военным будет. Ты, Женечка, хочешь лётчиком стать? – спросила заведующая сладким голосом. Женька посмотрел на неё строго и сказал:

– Нет!

– А кем же ты хочешь быть? – ненатурально удивилась заведующая и посмотрела почему-то на Костю.

– Я Дед Морозом буду! – сказал Женька серьёзно, а потом застеснялся и неожиданно прижался щекой к Костиной руке.

И такая волна счастья накрыла Костю, что он ничего уже не видел и не слышал.

Да и не мог Костя слышать, как переругивались, подвыпившие по случаю Нового года, санитары, укладывая его тело на носилки.

– Да, блин, вот это резанула! – чуть башку не снесла.

– Я на эту падлу посмотрел – колется в той комнате – во всём уже созналась, сука грязная. А у самой – посмотреть – в чём душа держится.

– А чего этот Дел Мороз к ним припёрся? Его звал кто, что ли?

– Хрен его знает. Педофил, наверное. Мальчонку просёк и…

– Ты поворачивай, поворачивай! Руку об стенку ободрал, мать твою!..

Тоська всё ещё сидела в машине, когда приехала милиция и скорая. Когда во дворе собрались немногочисленные соседи, Тоська тоже постояла с ними и посмотрела, как выносят Костю. Потом Тоська вернулась в машину, нашла в бардачке ключи от квартиры и Костин паспорт и уверенно поехала на север туда, где жил когда-то Дед Мороз, и где в полосатом Арнольдовом матрасике было зашито её, Тоськино, будущее благополучие и счастье.

2001 г.

…Кондрат Иванов видел чертей каждый день. Да, как не видеть, если работаешь смотрителем отдалённого кладбища. К чертям Кондрат привык. Некоторые забегали к нему в будку потрепаться, да опрокинуть стаканчик. А с одной симпатичной молоденькой чертовкой Кондратий даже шашни закрутил и прижил от неё симпатичненького чертёнка. Чертёнка назвали Васькой. Он быстро рос и уже называл Кондрата батей.

С чертями пить и говорить за жизнь было спокойней, чем с людьми. От них ничего скрывать не нужно было, да и захочешь не скроешь. А вот от людей было что скрывать Кондрату.

Те бомжи, которых нанимал Кондрат на копку могил, представить себе не могли, что смотритель кладбища свободно говорит не только на латышском, но и на литовском, польском и немецком языках, и что до войны он блестяще закончил 1-ю городскую русскую гимназию. Впрочем, не только бомжи об этом не догадывались. Об этом не догадывался никто, кроме чертей, коим иногда под настроение читал Кондратий Гейне по-немецки.