Джон Шемякин - Дикий барин (сборник)

Все эти люди, замечательные и разные, меняются в лице, заглянувши ко мне. С какой бы харей ни залез человек, вылазит он в исступленном недоверии. Что за?.. Как так можно? Что за слои? Что за отложения?! Это нарушение логики не только загрузки, но и выбора! Супермаркетовая психопатия, синдром Шемякина-Гиллиланда. Такое сочетание предметов и упаковок встречается только при крушении товарного из Китая, столкнувшегося с товарным из Индии. После налета стаи пытливых макак.

А все потому, что хапаю я в беспамятстве решительно все, что вижу. Потому как вижу я это все очень часто в последний раз и больше никогда не найду. Заходишь за тортом, в руке дрель, на башке банная ушанка, берешь в кондитерском (или что это?) клей и резину. Выходишь, заматывая сардельки на талии под плащом, из периодики, где оказывается колбаса, сразу в отдел вин, а там карандаши, альбомы и испуганные глаза художницы у кисточек.

Поклонишься молча художнице, запахнешь плащ. Потом решишься объясниться с ней, начнешь плащ расстегивать, чтобы распахнуть, а девушка-живописец в крик!

Убегаешь, вздыхая с горестью. Личной жизни никакой.

Помню с осьминогом забегаю, хрипло хохоча, в бытовую химию, а там реально бытовая химия! Я не поверил. Так и выбежал из порошков, недоверчиво гладя осьминога.

Ноздри трепетали еще сутки после этого.

Сегодня, солидно распустив пояс на ватных штанах, под голосистый бубенчик, въехал на розвальнях, в сопровождении сотни конных медиков с факелами, в покосившиеся ворота своего благостного подворья.

Вороны, всполошенные тревожным колокольным боем, неуклюже прыгали и пытались с натугой от пережора взлететь с черепов, насаженных для красоты и бережения от воров на частоколе. Солнце без особой надежды стремилось пробиться через копоть разожженных из мебели и гобеленов костров, устроенных по случаю морозов. У костров толпились, гремя заиндевевшими веригами, встречающие. Выли. Ждали, когда я конину вареную буду в них кидать в ознаменование.

Родственники, родные мне кровинки, кто в чем, сгрудились у крыльца. Многие заранее терли луком глаза и царапали себе лоснящиеся лица. Ключница поднесла хлеб-соль и довольно резво успела отскочить от плети. Трясущиеся холопья вдарили из пушечки салютец, но вышел перелет, и свистящее ядро улетело в соседнюю барскую застройку, где и наделало по неизвестной причине небольшой переполох, угодив в самую ее маковку, так что соседский караульный, взмахнув в воздухе подшитыми валенками, только крякнуть успел, приземлясь в зажелтелые сугробы, в которых по безвременью и затих. Да и бог с ним. Радости встречи он мне лично не омрачил.

Пока выпутывали из искрящейся инеем шубы, пока на руках вносили в чертоги, смотрел я на родные хоромы холодно и непредвзято. Потом, хлопая рукавицами, прошелся по помещениям, распихивая ногами карликов и придурнушек, затаившихся кто где от неминучего веселья и развивающих телесность игр.

Как будто и не уезжал. Как будто и не грабил с некоторым даже ожесточением целый месяц, почитай, обозы да экспедиции академические, что по навету за мной охотиться было начали, да не на такого напали. Часть академиков, конечно, ускользнула и теперь отчитывается перед своими заспанными учеными советами, тряся в пыльных солнечных лучах по аудиториям свидетельствами моего существования.

Шиш им, а не я в качестве трофея! Зря с собой чучельников брали, господа-сударики…

Если же, отодвинув блюдо с квашениной в сторону и перегнувшись через верченых кур с брусничной подливой, говорить негромко и суриозно, то вернулся я на некоторое время домой. В полном, такскать, здравии.

Хотя были и иные варианты.

Раньше не было такой суматохи.

Люди степенно отдыхали по деревням, путешествие в город сопровождалось массовым забоем вкусных домашних животных и изготовлением колбас, окороков, вялением, тушением и шпигованием. Ловили бреднем в пруду рыб и туды ж, язви их, в котел, на заливное. Гусей загоняли в клеточки. Клеточки вязали на повозки. Спускались в подвалы, пробовали наливки, выбирая из пыльных бутылей что-то особенное: на смородиновом листу или на вишенке вяленой?

Промокнув губы платками, выходили из подвалов неспешно, поддерживая друг друга за локотки. А на дворе жара! Обмахиваясь, брели ногами взаплетку в тенек, где квас на льду в кувшинчиках. Пили квас не так чтобы жадно, а распаляя себя как-то. Нравилось так. Попивши квасу, валились на кушетки, слушать пение зябликов. Речи вели медленные, слово к слову. Как сливы спелые обсасывали, а косточки на блюдечко. Потом ели ботвинью и смотрели друг на друга с ласковостью.

Отмерялись аршином холсты и полотна. Пух от перин летел над домами. Выкатывались из кладовой бочки и бочоночки с мочеными яблоками хрусткими и с газком таким крученым. Все мягкое увязывалось в платки с двумя ушастыми узелками на мягких макушечках. В сундуках и чемоданах из добротной свиной кожи с трещинками – то, что в городе понадобится для парада и визитов. Вязаные косынки затягивали туго под добротным двойным подбородком. Крестились, целовали всех подозванных по степеням, еще раз крестились.

Отправлялись в путь на двух каретах, семи возках и сменной телеге с оброчными. Под колокольный звон! Под выстрел из турецкой трофейной пушечки! Куда едут? В город! И уважительно эдак, бородами вверх-вниз. От оно как, во благовременье! И указательный палец вверх, в выцветшее ситцевое небушко.

А на визитках золотом тиснено: «Афанасий Флегонтович Валобуев». И все! Все знали, кто таков.

А теперь что?! Анекдот, а не переезд.

Известие об обнаружении в моем парадизе адской саранчи воспринял философически.

– Пора, значит, отвернуться нам от нашего ложного бога Кислорода, славене мои крестьянские! – возгласил я с красного крыльца. – Что ждать нам от него?! Кроме телесной избыточности и потертостей в самых неожиданных местах?! Посмотрите на себя, беглецы от цивилизации… Что это за пуза и панамы, что это за выражения того, что условно теперь считается у нас лицами?! Давайте вернемся в наши заброшенные раскаленные города, в асфальтовое горькое марево! Давайте страдать, родненькие! Искупим, примем огненное вознесение помикрорайонно!

Взмахнул в конце речи рукой, отвернулся.

Приказал сворачивать табор.

Приводили мне вчера травницу местную для моего лечения. С двумя помощницами.

Меня это насторожило немного – за руки, что ли, собрались меня держать напарницы во время врачебного ритуала? Или, пока я в травяном чаду буду откашливаться, вторая и третья будут мой сейф «Мозер Кришталь» подламывать? По мне, так присеменила лучистая старушечка какая, намешала отвара, попробовала его под моим немигающим глазом да и прочь пошла, получив плату и пинка под ватный зад, по осенней дороге, радуясь, что и у благородных людей побывала и цела осталась.