Марта Кетро - Плохие кошки

— Дак она сама в больнице лежала, а потом — то се, до тебя ли ей, Санька? Доцент — это знаешь сколько работать надо, это тебе не в огороде собак гонять!

— Может, они и Брыську с собой забрали?

— Ага, мало им в Москве кошек бегает, вези теперь эту дармоедку! — фыркнула бабушка.

«Найду! — пообещала себе Санька. — Раз не увезли, точно найду».

Она не очень понимала, зачем так нужно разыскать Брыську — погладить, приручить или, наоборот, подманить и угостить гнилой картофелиной, изо всех сил кинуть и не промазать, расквитаться за все. Или просто в глаза посмотреть: ну и как, неверная душа, человек тебя кормил, а ты его до крови расцарапала, до заражения, до больницы! Молча посмотреть в глаза и уйти, как это делала Биологиня.

Санька таскала из дому вкусные кусочки, демонстративно проносила их мимо Дружка — не тебе, тунеядец, не тебе, горе-охранничек! — складывала у поленницы и заводила: «Брыська, Брыська, кис-кис-кис!» Но кошка больше не приходила, кругляшики колбасы превращались в красные ледышки, и их потом расклевывали вороны.

Кату я принесла за пазухой в дождливый осенний день. Классическая ситуация: лужи, слякоть, грустная девочка двенадцати лет одной рукой держит школьный портфель, другой — придерживает на груди котенка. Встретились два одиночества, хоть трактат по детской психологии пиши.

Но дело было не в одиночестве, а в том, что Кату мне предложила Вера. Моя школьная подруга и соседка по парте Вера долгие годы, сама того не желая, будила во мне одно из самых темных человеческих чувств — зависть. Мне хотелось иметь такие же банты в тугой косе бубличком, на перемене вынимать из портфеля такое же красивое теплое яблоко, складывать аккуратно заточенные карандаши в такой же модерновый пенал с прозрачной крышкой. Но главное, мне хотелось иметь такую же семью, как у Веры, — папа, мама и бабушка И кошка Все они жили в двухкомнатной хрущевке со смежными комнатами, а бабушка спала на раскладушке на кухне, что вряд ли могло быть предметом зависти, но тогда я этого не понимала. Для меня семья, дом, отношения в семье Веры были идеальными. И совсем не такими, как у меня.

Верин папа был строгий, но очень сдержанный человек, единственной страстью которого было коллекционирование книг. Да, тогда, в восьмидесятые, книги коллекционировали. Сначала их надо было достать — купить за большие деньги на черном рынке или выменять на макулатуру и ветошь, отстояв рано утром очередь к специальной машине, где за вторсырье давали купоны. Потом с этим купоном надо было идти в магазин и там, в специальном отделе, наконец, купить книгу за ее настоящую, типографским способом отпечатанную на задней обложке цену. И только потом книгу можно было коллекционировать — ставить на полку за стеклом, рядом с сервантом хрусталя — еще одного признака достатка.

Книг у Веры дома была целая стенка. И детские Незнайка с продолжениями, и подростковый капитан Блад, и взрослый, с томными сценами в «Докторе Паскале», Эмиль Золя. А у меня дома были только книги по медицине, преимущественно по психиатрии, и хранились они не в красивых высоких шкафах до потолка, а на чердаке, возле пыльного сена.

Папа мой был человек худощавый, конфликтный, работал психиатром на выездной бригаде «скорой помощи». Последний факт я обычно опускала, говорила уклончиво — врач.

Бабушка у Веры была интеллигентная, красила перманентные кудри хной, губы — алой помадой, а говорила сложноподчиненными предложениями. Свою жизнь в хрущевке она посвятила внучке. Поэтому у Веры всегда были чистые нарукавники, кружевные банты и гладкая, туго заплетенная коса. Меня же стригли коротко, потому что волосы были жидкие, нарукавники я меняла раз в десять дней, когда становилось видно серую полосу на оборотной стороне, а пришивали их криво, крупными стежками и ниткой цвета какой попадется. Бабуля моя была женщиной простой, прятала седой кукиш из волос под ситцевым платочком и повязывала козьим шарфом радикулитную поясницу.

А еще у Веры была мама. У меня мамы не было. К тому времени прошло уже больше года, как она умерла.

Правда, я жила в большом частном доме, а не в малогабаритной квартире, но тогда этот факт казался мне еще одной причиной для огорчения. Дом с огородом, где залихватски цвела высокая картоха пополам с бурьяном, до туалета вела разбитая бетонная дорожка, а двенадцать вишен у забора роняли подсохшие плоды в теплые дождевые лужи — все это казалось мне некрасивым и неинтересным по сравнению с настоящей двухкомнатной квартирой за обитой дерматином дверью, где был и крошечный балкон, и красная дорожка в прихожей, и даже белый унитаз в комнате с современным названием «санузел».

И, конечно, кошка. Грациозная гордая сиамская кошка Сари. Она сидела на подоконнике за тюлевой занавеской и делала вид, что дремлет. Тонкие черточки — закрытые глаза, хвост аккуратным кольцом вокруг тела — она сидела так всегда, то ли спала, то ли нет — не понятно. Я Сари побаивалась, мне почему-то казалось, что она на меня прыгнет. Вообще-то у нас тоже была кошка. Но я все время об этом забывала. Нельзя же, в самом деле, на полном серьезе считать личной кошкой невзрачную серую животину, старую, безмолвную, да еще и по кличке Мурка.

— У нас в подъезде кошка вывела котят, — сказала однажды Вера. — Представляешь, дворничиха сказала, что утопит их.

Я не удивилась. Топить новорожденных котят было делом обычным, а то расплодятся — не пройдешь.

— Так жалко их, — вздохнула Вера. — Одна мне особенно нравится, трёхцветная. Кошечка. Я ее Катей назвала.

— Жалко их, — согласилась я.

— Может, возьмешь котеночка? — с надеждой спросила Вера. — Например, Катю? А?

Я пожала плечами. Может быть. — Действительно, отчего не взять. Будет у меня своя личная кошка, как у всех, кто живет в высоких многоэтажных домах.

— Если бы у нас не было Сари, я бы обязательно взяла Катю, — сказала Вера. — А так…

И она опять вздохнула, на этот раз так глубоко и тяжело, что качнулись белые, вязанные крючком оборочки на ее школьном воротничке.

После уроков мы пошли смотреть котят. В темном подъезде, под низкой разбитой лестницей в картонной коробке на цветных тряпицах лежала большая полосатая кошка. У нее на животе копошились три котенка — черный, серый и пестрый. Завидев Верочку, кошка громко замурлыкала и сощурила глаза Вера села на корточки, протянула руку, отцепила пестрого котенка от матери и посадила себе на пальто. Котенок запищал, запуская тоненькие коготки в клетчатый драп, и уткнулся носом Вере в пуговицу.