Михаил Задорнов - Я люблю Америку

В нас есть еще то, что Запад давно потерял. Стоит машина «Жигули» напротив моего окна. Дверца открыта, дорога узкая. Я жду, чем закончится. Едет «Форд». Понимаете, чем закончилось? Дверцу «Жигулей» «Форд» оторвал. Из «Форда» выходит водитель, долго разговаривает с водителем «Жигулей». Потом идет к своей машине, распахивает дверцу… «Жигули» разгоняется, отрывает дверцу «Форду», и водители вместе идут пить пиво.

Все-таки мы еще по-другому чувствуем жизнь. Знаете, я не лингвист, но, по-моему, сделал несколько очень важных лингвистических открытий. Вот люблю я русский язык за то, что в нем тайны сохранились. Русский язык выражает чувство. В отличие от английского, который передает информацию. «Ай лав ю» – это передача информации, потому что вы не можете поменять местами слова и сказать, например: «Лав ай ю». А у нас как угодно меняй, в зависимости от того, как я ее лав. «Я тебя люблю, тебя люблю я, люблю я тебя, да люблю я тебя – пошла вон вообще!»

Наш язык отражает нюансы ощущений. Поэтому у нас много приставок, суффиксов. Вы никогда не переведете на английский слово «недоперепил», потому что это не информация, это ощущение, которое появляется у вас утром. Мой знакомый американец просил ему объяснить, какая разница между «ладно» и «ну ладно». Я говорю: «Ладно» – это «да», а «ну ладно» – это «не совсем да»…» Это же невозможно объяснить! «Восвояси» – как перевести? Или «руки не доходят»? Потому что во всем мире – ноги не доходят. А у нас страна воровская, у нас руки не доходят!

В русском языке есть такие тайны, которых в других языках нет. Например, слово «богатый» произошло от слова «Бог». Человек, у которого Бога много в душе, вот тот богатый. А у кого Бога нет, того ждет беда, тот бедный. А тот, у кого много денег, – просто коллекционер. Только у русских есть слово «завтрак» – «первая еда завтра». Почему? Потому что русский, засыпая, уже думает, что он будет есть утром.

Американцы слово «я» пишут с большой буквы, в то время как более скромные народы с большой буквы пишут слово «Вы».

Был такой народ – скифы; этот народ потом влился в славянский, когда-то скифов решил завоевать могущественный персидский царь Дарий, всю округу Пиренеев завоевал, а скифские земли – не смог. Знаете почему? Пришел на Скифию, а скифы ушли. Он за ними, а они рассеялись по степям. Три года Дарий гонялся за скифами – так и не сумел понять простой истины: нельзя завоевать кочевой народ, это бесполезно! Невозможно завоевать того, у кого ничего нет. Он за ними гоняется, а поймать никого не может, наконец кого-то все-таки поймал, какое-то племя скифское решило принять бой. Выстроились на рассвете, трубы протрубили, а в это время между армиями пробежали зайцы. Так все скифы… погнались за зайцами! Они охотники, им важнее было зайцев догнать, чем драться с этим придурком.

Наполеон три раза разгромил русских, пока русские гнали его во Францию по Европе, – три раза! – а наши гонят и гонят. Наполеон проиграл, потому что у него кончились люди. Он не знал одного – в России люди никогда не кончаются. Набрав в последний раз себе армию из юнцов, Наполеон решил обойти русских с тыла. Наши сказали: «Да на фиг он нам нужен!» Пошли и взяли Париж! Дорога же свободна. И всё.

Мы всегда удивляли мир, потому что делали все от души. Еще Бисмарк предупреждал: «Никогда не замышляйте ничего против России. На любую вашу хитрость Россия ответит своей непредсказуемой глупостью». Не глупостью, а от души. В чем загадка такой поголовной несуразности? ЗЕМЛЯ-МАТУШКА ДАЛА НАМ ОСОБУЮ ЭНЕРГИЮ, А МЫ НИКАК НЕ ПОЙМЕМ, ЧТО С НЕЙ ДЕЛАТЬ!

– Михаил Николаевич, как получилось, что вы так изменили свои взгляды? Ведь вас Америка потрясла, когда вы там побывали в первый раз…

– Да, правильно, потрясла. Потому что я приехал в советское время. Мне там было так хорошо! Я мечтал, чтобы все советские люди тоже увидели это. Как я хотел показать своим родственникам Диснейленд! Мне было до слез обидно, что мы не знаем, что так можно жить. Я же видел внешнюю сторону. А обертка в Америке хороша даже у попкорна. У каждой, даже совершенно гадкой еды великолепная обертка на Западе. Я был восхищен этими обертками, я только их и видел тогда… Мне нравилось все, что было не как в Советском Союзе.

– Что помогло вам взглянуть на все по-другому?

– Человеку свойственно менять взгляды, если он не зашорен. С возрастом многое обесценивается, а многое приобретает новую цену. Как я говорю, циник – это тот, кто всему знает цену, но мало что ценит. Кто-то меня может считать циником, а кто-то поумневшим. Некоторые стареют, а некоторые умнеют. Мне бы хотелось, чтобы меня причисляли ко второй категории. Когда мы с Шульманом первый раз приземлились в Америке, я смотрел в иллюминатор и не мог поверить, что я, бывший инженер двигателей летательных и ракетных аппаратов, действительно смог попасть сюда. У меня ведь была такая секретность, что я даже не имел права встречаться с иностранцами в Москве. А когда мой друг уезжал в Америку, мне не разрешили с ним проститься – вдруг бы я рассказал ему секрет топлива, который никак не мог запомнить, когда учился в институте. И неожиданно меня выпустили в Америку! Я еще спрашивал Шульмана: «А Манхэттен покажешь мне? Небоскребы я увижу?» А сегодня я смотрю на них и думаю: «Это гробы, поставленные на попа». Но без первого очарования Америкой у меня бы не произошло и разочарования. С возрастом я стал видеть, что красота внутри, а не снаружи. Америке я очень обязан. Благодаря ей я разочаровался и в западной демократии, и в идеалах, которые навязывает нам Запад. Все мои размышления начались с Америки. Идеальное оказалось фальшивым. Разочаровавшись во всем этом, я снова пришел к очарованию той правдой, которая скрыта за поволокой западного пиара.

– Не жалели потом, что писали об Америке так восторженно?

– Я недавно перечитал очерки «Возвращение» и подумал: «А на определенном этапе я был прав!» Советским людям это надо было знать. Им нужно было как можно скорее получить красивые обертки, множество продуктов, чтобы они перестали этим восхищаться только по той причине, что у нас этого нет. Мы должны были все это получить. А значит, сначала мы должны были Америку идеализировать. Так что я от очерков не отказываюсь. Более того – я даже ими горжусь!