Гектор Манро - Рождественские радости Реджинальда

— Говорят — сказал Реджинальд, — что печальнее победы — только поражение. Кому приходилось провести так называемые «веселые святки» у скучных знакомых, тот вряд ли с этим согласится. Никогда не забуду одно Рождество, когда я гостил у Бабволдов. Миссис Бабволд кем-то там приходится моему отцу — из тех кузин, которых держат в кладовой на всякий случай — и поэтому я был вынужден принять ее приглашение, когда она послала его в шестой, кажется, раз. Не понимаю, отчего дети должны терпеть за грехи отцов… — нет, в этом ящике нет бумаги. Там у меня только старые меню и програмки с театральных премьер.

Миссис Бабволд — дама очень серьезная. Никто еще не видел, чтобы она улыбалась, даже когда говорит подругам гадости, или составляет список покупок. Радости жизни она вкушает печально. Похожее впечатление производит королевский слон в Индии. Ее муж увлекается садоводством, и садовничает в любую погоду. Если мужчина в проливной дождь выходит обирать гусениц с розовых кустов, это означает, что его домашняя жизнь оставляет желать много лучшего. В любом случае, гусеницам, должно быть, очень беспокойно.

Там, конечно, были и другие люди. Был майор Какойто, который на кого-то охотился в Лапландии, или еще где-то. Я забыл, на кого, но это не его вина: он только о них и говорил, за каждой едой, и каждый раз упоминал, сколько в них было футов и дюймов, от кончика до кончика, как будто мы собирались шить им на зиму теплое белье. Я его слушал с видом напряженного внимания (оно мне, кажется, к лицу), а потом скромно описал размеры окапи, которого я подстрелил в болотах Линкольншира. Майор сделался очень красивого пурпурного цвета (я, помнится, сразу подумал, что такие занавески подошли бы мне для ванной). Думаю, в тот момент он почти решился меня возненавидеть. Миссис Бабволд подошла с видом сестры милосердия, готовой облегчить муки пострадавших, и спросила, отчего он не напишет книгу охотничьих воспоминаний: вышло бы так интересно! Только позже она вспомнила, что он подарил ей два толстенных тома на эту самую тему, со своим портретом и автографом на фронтисписе, и приложением о привычках арктических мидий.

Вечерами мы забывали о дневных заботах и тяготах, и жили полной жизнью. Все решили, что карты — это слишком пустой и легкомысленный способ убивать время, и поэтому большинство играло в так называемые «книги». Выходите в коридор — за вдохновением, надо полагать — а потом возвращаетесь с глупым видом и теплым шарфом вокруг шеи — и все должны догадаться, что вы «Малютка МакГрегор». Я сопротивлялся этому безумию настолько долго, насколько позволяли приличия, но в конце концов, поддавшись своему доброму характеру, согласился переодеться «книгой», только предупредил, что мне понадобится время. Они ждали минут сорок, пока я на кухне играл с мальчишкой-рассыльным в фужерные кегли; нужно играть пробкой от шампанского, и выиграет тот, кто опрокинет, не разбивая, больше фужеров. Я победил — из семи я разбил только три. Вильям, думаю, просто слишком нервничал. В гостиной все здорово разозлились, что я не возвращаюсь: они не успокоились даже когда я сказал им, что был «В конце коридора».

— Мне Киплинг никогда не нравился — сказала миссис Бабволд, когда до нее дошел смысл происшедшего. — Ничего не вижу умного в «Тосканских землеройках» — или это Дарвин написал?

Такие игры, конечно, очень развивают — но лично я предпочитаю бридж.

В рождественский сочельник нам полагалось веселиться — на староанглийский лад. В холле был ужасный сквозняк, но все решили, что это самое подходящее место для веселья. Холл был украшен китайскими фонариками и японскими веерами, что придавало ему очень староанглийский вид. Юная леди с тихим, доверительным голосом побаловала нас протяжной декламацией про маленькую девочку, которая не то умерла, не то учинила что-то не менее банальное. Потом майор очень картинно описал, как боролся с раненым медведем. Я лично предпочел бы, чтобы в таких случаях побеждал медведь хоть иногда. По крайней мере, медведь потом не будет об этом трезвонить. Не успели мы прийти в себя, как некий юноша попотчевал нас чтением мыслей. С первого взгляда было ясно, что у него хорошая мать и посредственный портной — он был из тех юношей, которые говорят, не смолкая, даже за самым густым супом, а волосы приглаживают с опаской, словно волосы могут дать сдачи. Чтение мыслей даже имело успех: он объявил, что хозяйка думала о поэзии, и та призналась, что мысли ее действительно были заняты одой Джейн Остин. Что было весьма близко к истине. Думаю, на самом деле она гадала, хватит ли остатков бараньего бока и холодного сливового пудинга назавтра на обед прислуге. Наша разгульная оргия увенчалась партией в шашки, причем выигравший получал молочную шоколадку. Я получил в свое время хорошее воспитание, и не люблю играть в коммерческие игры на шоколадки, так что мне пришлось придумать себе головную боль и удалиться со сцены. За несколько минут передо мной ушла на покой мисс Лэнгшен-Смит, весьма внушительная дама, которая имела привычку вставать ни свет ни заря, с таким видом, словно ей нужно до завтрака снестись со всеми правительствами Европы. На своей двери она прилепила записку с просьбой разбудить ее завтра особенно рано. Такой шанс выпадает раз в жизни. Я приклеил поверх этой записки другую, оставив открытой только подпись. В новой записке говорилось, что прежде чем ее прочтут, мисс Лэнгшен-Смит покончит со своей неправедно прожитой жизнью, а так же, что она сожалеет о неудобствах, которые причинит хозяйке, и хочет, чтобы ее похоронили с воинскими почестями. Через несколько минут я оглушительно хлопнул на лестнице бумажным мешком, и тут же издал театральный стон, который, наверное, было слышно и в погребе. Затем я вернулся к своему первоначальному плану, и отправился спать. Шум, который устроили гости, пытаясь вломиться к этой почтенной даме, был положительно неблагопристойным. Она мужественно сопротивлялась, но, боюсь, они еще около четверти часа обыскивали ее, пытаясь найти пули, словно она была полем исторического сражения.

Я терпеть не могу ездить на поезде в первый день Рождества, но человек время от времени вынужден делать то, что ему неприятно.