Леонид Ленч - С точки зрения реализма

— Здорово, кривая игла! — кивнул он портному.

— Здравствуйте! — кротко сказал Иван Макарович.

— Дышишь?

— Дышу-с.

— А ну, подвинься.

Иван Макарович подвинулся. Петр Крюков тяжело плюхнулся на скамейку и подозрительно посмотрел на портного.

— Ты чего, кривая игла, про меня на дворе треплешь?

— Ничего я про вас не треплю, товарищ Крюков.

— Нет, треплешь. Ты зачем меня недозрелым называешь?

— Я не в том смысле, — сказал Иван Макарович, поднимаясь.

— Сиди! — Петр Крюков схватил портного за руку и потянул вниз. — Я тебе сейчас покажу, какой я недозрелый.

С этими словами он взял Ивана Макаровича одной рукой за грудь, а другой звонко ударил его по щеке. Дворник Багров тихо ахнул и схватил хулигана за плечи. Тот обернулся и пнул дворника ногой в живот. Началась свалка.

А через пять дней Иван Макарович стоял с перевязанной головой в камере народного судьи и, показывая на угрюмо молчавшего Петра Крюкова, говорил горячо и убежденно:

— Что такое Петр Крюков, граждане судьи? Скажу как потерпевший: Петр Крюков — есть окончательно созревшее явление хулигана.

1939

Недавно наш вагоноремонтный завод в течение нескольких дней трясло, словно в лихорадке.

Не самый завод, конечно, трясся — тряслись его работники. Даже директор завода Петр Петрович, мужчина солидный, выдержанный, спокойный, и тот разок щелканул зубами!

И главное — происходило все это не в конце месяца, когда на штурм программы поднимаются у нас, можно сказать, все, от мала до велика, и под воинственный грохот барабанов нашей многотиражки устремляются в атаку. В такие дни лихорадка становится нормальным состоянием заводских заправил и никого не удивляет. Нет, тут все произошло в середине месяца, при тихой и ясной погоде. При этом переполох и лихорадку вызвала не какая-нибудь комиссия из двенадцати обследователей-волкодавов, а невидная старушка, вдова кузнеца и мать нашего слесаря Васи Губкова.

Дело в том, что Вася Губков забаловался, стал выпивать. Один раз прогулял — простили, второй раз прогулял — замяли, а на третий раз парень устроил в пивнушке, где обмывал получку, небольшой «кордебалет» — и окончательно опозорил высокое звание рабочего человека.

Вася кому-то «заехал», Васе крепко «въехали» сдачи, а потом драчуны-гуляки все вместе поехали в милицию. Пришлось поставить о Васе Губкове вопрос в полный рост. Хотели мальчишку совсем прогнать с завода, однако пожалели — оставили. Но по предложению председателя завкома Сергея Васильевича (его у нас за душевную доброту зовут — дядя Сережа) решено было о Васином некрасивом поведении написать его матери — вот этой самой Прасковье Дмитриевне, — жившей на покое в маленьком городке километрах за сто от завода.

Когда Вася узнал, что напишут матери о его «пьянстве, буянстве и окаянстве», он побледнел и произнес с большим чувствам:

— Христом-богом прошу… не пишите матери!

Ему сказали:

— Эх, ты!.. Комсомолец, а божишься!

— Это я нечаянно… от расстройства!.. Комсомольское слово даю — больше это не повторится. Любое наказание давайте, только… не пишите матери. Ведь приедет!

— Вот и хорошо, что приедет! Пусть научит тебя уму-разуму!

Письмо было написано и отправлено.

Получив заводское письмо, Прасковья Дмитриевна действительно собралась и приехала. Остановилась у какой-то своей дальней родственницы. Сначала ничего не было, слышно про нее, а потом началось!

Первым пришел к директору Петру Петровичу наш добряк-председатель завкома дядя Сережа. Вид расстроенный, глаза мутные, весь взъерошенный, как голубок, побывавший в когтях у кота.

— Что с тобой, завком?

— Досталось мне вчера крепенько, директор! Так досталось… до сих пор не приду в себя. Пропесочили — будь здоров!

— Подумаешь, событие! Впервой тебе, что ли?

— Так — пожалуй, что и впервой. На собственной, можно сказать, шкуре убедился, что женщины — это, брат, великая сила, в особенности, когда они предварительно между собой договорятся.

— Да ты толком объясни, что с тобой случилось!

А случилось вот что! Прасковья Дмитриевна пришла домой к дяде Сереже, познакомилась с его женой и тещей, показала им заводское письмо и объявила, что «свое дите» она, конечно, «поучит» и «рога» ему «поломает», но, мол, нужно в дело «вникнуть поглубже». И она, дескать, уже вникла.

«Васька мой виноват, признаю. Он от меня получил и еще получит! Но и другие имеются виновники. С кем Васька по пивнушкам таскается? С мастером Крынкиным! Кто Ваську научил «ерша» пить — пиво с водкой пополам? Тот же Крынкин! Хорош учитель, а?! Теперь объясните: почему этот черт старый связался с младенцем? Не можете ответить? Я за вас отвечу! Потому что такой обычай имеется у вас на заводе: любят ваши старые черти погулять на младенцевые денежки! А завком на этот вредный обычай — ноль внимания. «Не нами это заведено, не нам и ломать». «Не нам»? А кому же?! Пока не поздно, берите вы, женщины, своего дядю Сережу в строгий переплет, а то вам же хуже будет, если его не по домашней, а по другой какой линии трепать начнут!»

И так эта старушка настрополила близких дяди Сережи, что, когда завком пришел с работы, от мужика только пух и перья полетели!

— Под всякую самокритику попадал, но такого не видывал! — признался дядя Сережа Петру Петровичу, директору. — Втроем они на меня наступали. Жена и теща с флангов брали в клещи, а с центра налетала Васькина мамаша, пропади он пропадом, прощалыга!.. Ой, кажется, на свою голову выписали мы эту пробивную старушку, директор!

Петр Петрович выслушал дядю Сережу, усмехнулся и сказал:

— Старушка, между прочим, правильные вещи говорит. Ну-ка, позовите ко мне Крынкина.

Зовут мастера Крынкина. Приходит. Мрачнее тучи! И еще с порога:

— Кругом виноват, все признаю, делайте со мной, что хотите, только скажите Васькиной мамаше, чтобы отвязалась!

— Ага! Допекла и тебя, старого черта?!

— Уж так допекла — дальше некуда! Стакнулась с моей замужней дочерью, каждый день приходят вдвоем и вынимают из меня душу по частям! И откуда у нее, у хилой старушки, берутся такие раскаленные слова, какими она меня стегает?! Сил моих нет больше терпеть.

И сам чуть не плачет.

На следующий день директор нашего клуба, — долговязый Петушенко прибежал к дяде Сереже.

— Караул! Старушка Губкова на меня жену с племянницей напустила. Они всю мою работу распушили. «У тебя, говорят, в клубе не то что мухи — моль и та от скуки дохнет! Поневоле, мол, Васька Губков стал по пивным шататься… Вот я план работы пересоставил, с учетом их критики. Посмотрите и утвердите!..