Иоанна Хмелевская - Проза жизни [Обыкновенная жизнь]

Тереска Кемпиньская сидела в своей комнате за столом, невидяще глазея в окно, и вид у неё был мрачнее тучи, в отличие от вида за окном, где в полуденных лучах нежился воскресный августовский денёк. Сладко дремали залитые солнцем липы, сонно клонили тяжёлые головы спелые подсолнухи, все вокруг дышало летней негой, и тупая тоска в Терескиных глазах неприятно диссонировала с царившим в природе довольством жизнью.

Обстановка в комнате диссонировала ничуть не меньше. На столе, стульях и на полу нагло красовались кучи мусора, состоявшего по преимуществу из писчебумажных отходов. Пустые ящики стола с одной стороны были выдвинуты, а с другой вытащены вовсе. Кушетка у стены изнемогала под кипами книг и фотографий, с опустошённой книжной полки свисала внушительных размеров тряпка для вытирания пыли, а на полу, в большом медном тазу, сиротливо дрейфовали две губки. Все вместе напоминало процесс сотворения мира, прерванный почему-то творцом в самом разгаре. Творец, то бишь Тереска Кемпиньская, сидела, как уже упоминалось, за столом и смотрела в окно. Обуревавшие её чувства не имели ничего общего с затеянной с утра пораньше генеральной уборкой, а если точнее, то составляли с ней очередной вопиющий диссонанс. Генеральная уборка была затеяна как раз для того, чтобы заглушить обуревавшие Тереску мысли и чувства, но цели своей, судя по всему, не достигла. Хитроумный манёвр с треском провалился.

Тереске Кемпиньской было шестнадцать лет, и она была отчаянно, безнадёжно, смертельно влюблена.

Великая любовь сразила Тереску в самом начале каникул, сразила внезапно, как гром с ясного неба. Никакого сравнения с прошлыми её увлечениями, впервые всерьёз и надолго. Казалось, ей отвечают взаимностью, но как-то очень уж неопределённо. Одни факты это подтверждали, другие заставляли сомневаться, а все вместе вселяло в Тереску неуверенность, доводя до нервного расстройства.

Вот уже три недели Тереска жила в ожидании визита, обещанного в час разлуки предметом её воздыханий. Ждала и надеялась, что уж тогда-то все прояснится. Пришлось ради такого дела даже сократить на две недели отдых в горах, что далось ох как нелегко, ценой кровопролитной битвы с родителями. Те отпустили её в конце концов домой в твёрдом убеждении, что вскормили на своей груди чадо неблагодарное и капризное. Напрасно пани Кемпиньская с пеной у рта защищала свою дочь, пытаясь найти хоть какое-то оправдание ослиному её упрямству и странному отвращению к горному воздуху. Бедняга добилась лишь того, что вызвала огонь на себя. Были даже поставлены под вопрос её воспитательные таланты. В семье воцарились разброд и шатание.

Сама виновница обращала ноль внимания на замешательство в дружных рядах домочадцев. Она была одержима своей великой любовью, о чем те, погрязшие в прозе жизни, даже не догадывались.

Тереска летела с гор домой на крыльях панического ужаса. Вдруг её возлюбленный уже являлся в визитом и не застал её дома? Вдруг прямо сейчас стучится в дверь? Так он может и всякое терпение потерять. Да что там терпение? Всякий интерес!..

И что же? Она вернулась — и до сих пор ждёт. Ждёт уже без малого три недели. От звонка до звонка, от стука к стуку. Не срывается с места, не мчится сломя голову к двери. Просто вся вздрагивает и застывает с перехваченным горлом и замирающим сердцем. И правильно делает, что не спешит — всякий раз, вот уже в течение трех недель, звонят и приходят совсем не те! Ну, всё, каждый раз думала она, очередного звонка я не переживу, но ничего — не умерла и ждёт до сих пор, хотя и увязла в своей беде с головой.

За генеральную уборку в комнате и ящиках стола Тереска принималась уже в четвёртый раз. Начало учебного года приближалось с неотвратимой неумолимостью, и чувство долга, впитавшееся, можно сказать, в кровь, повелевало худо-бедно к нему подготовиться. К тому же была надежда, что тяжкий труд отвлечёт её от мучительного, невыносимого ожидания.

Надежда не сбывалась. Каждый раз все заканчивалось одним и тем же. Тереска приносила таз с водой, тряпки и губки, опустошала ящики и полки с благим намерением перебрать, выбросить ненужное и разложить остальное в образцовом порядке, засучив рукава принималась за дело… и вскоре бросала его, обезоруженная мыслью, что перед лицом великой любви ей все кажется ненужным. Руки у неё опускались, и, покорясь судьбе, она усаживалась за стол посреди мусорной свалки и отключалась, мрачно уставясь в окно, на несколько часов, после чего запихивала все обратно, все больше превращая свою комнату в склад макулатуры. Если бы на кровати не надо было спать, а мимо стола ходить, свалка так бы и оставалась нетронутой.

Встречу с предметом своей любви Тереска воображала себе уже десятки тысяч раз. До последней мелочи, включая и то, в каком наряде и с какой причёской перед ним предстанет. Он был старше на три года, и тогда, в лагере, относился к ней снисходительно, как к какой-нибудь мелюзге. Да и попадалась она ему на глаза не в наилучшем виде; взлохмаченные от морского ветра волосы, облупленный нос, ещё и купальник совсем ей не шёл. Но уж на этот раз перед ним предстанет настоящая леди: элегантная и неотразимая, опытная и холодная, словом, настоящая светская львица. На этот раз у него откроются глаза, и он оценит её по достоинству…

Да-да, теперь все будет по-другому, но для этого надо, чтобы он её увидел, а для этого надо ему прийти и застать её при полном параде.

Ничего не оставалось, как ждать. И Тереска ждала, сиднем сидела дома и ждала, несчастная и злющая, как Черт…

В этот погожий солнечный денёк, в последнее августовское воскресенье она осталась дома одна. Младший брат ещё не вернулся из лагеря, бабушка на три дня уехала, а родители гостили у тётки. Тереска наотрез отказалась присоединиться к ним. Оказавшись в одиночестве, она превратила свою комнату в подобие авгиевой конюшни и по привычке застыла каменным изваянием за столом, отрешённо вылупясь в окно.

Где-то в глубине души назревал бунт. Муки ожидания превзошли уже все мыслимые границы. Надо что-то делать, надо избавляться от наваждения, чем-то заняться, чем угодно, лишь бы не ждать! Вот только чем? Чтобы смертельно устать, почувствовать себя загнанной лошадью и больше ни о чем не думать?

Тереска сложила руки на столе, локтями раздвинув хлам и свалив при этом старый атлас и восемь новых карт. Подсознание отметило, как что-то упало, но сознанию было на это глубоко наплевать. Отсутствующим взглядом Тереска уставилась на большую обломанную ветку за окном, висящую на дереве, можно сказать, на честном слове. Ветка, как и вся природа, сонно цепенела в солнечном безветрии, а листья на ней уже начинали желтеть.