Александр Пономарев - Неприличный диагноз

Бабы соседские, конечно, удерживали, увещевали как могли, у виска крутили. Да куда им.

Пока баба Маша шла заклинать молнии, ее ненаглядный успел приговорить три стакана и, впервые за лето, был на седьмом небе блаженства. Но в самый разгар праздника, как оглашенная, влетела соседка Нюрка и с порога сломала ему процесс наслаждения жизнью.

– Ты вот сидишь тут, ирод, водку пьянствуешь, и по барабану тебе, что Манька твоя на Лимберову пошла, а в руках-то у нее труба медная. Рехнулась бабка совсем. Молнию пошла ловить. А ты давай сиди, супостат, лакай.

Дяди Мишина ладонь сама выпустила стакан и сжалась в кулак.

– Ну я ей задам щас молнию, такую ей молнию задам.

И, напялив картуз, он нетвердой походкой направился на холм.

Дядя Миша и сам, наверное, не осознавал, что им руководило в большей степени в тот момент. То ли страх за свою дурную бабку, то ли опасение сломать перспективу так хорошо складывавшегося застолья, если та все-таки получит свой энергетический допинг.

Как и предполагалось, он нашел ее на самой высокой точке местности. Баба Маша стояла во весь рост, торжественно держа, словно хоругви, его телескопическую удочку. Вокруг нее неистовствовала природа. Небо было разрисовано причудливыми узорами, которые менялись словно в гигантском калейдоскопе и, время от времени падая на землю, взбивали огненные фонтанчики пыли.

– Шагай в избу, дура! – крикнул он бабе Мане, безуспешно стараясь заглушить раскаты грома.

– Сам иди туда.

– Дура.

– От такого и слышу.

– Убьет же! – кричал он ей задыхаясь от порывов встречного ветра.

– Пусть лучше уж так, чем всю оставшуюся жизнь терпеть твои выкрутасы, ирод.

Тут у них прямо над головой полыхнула молния, и над деревней эхом прокатился крик.

– Мишу ударило!

– Машу, что ли? Опять?

– Да нет, Мишу, говорят тебе, Мишу долбануло.

Когда вся деревня сбежалась к месту трагедии, то увидала следующую картину.

Дядя Миша лежал на спине, раскинув руки и широко открыв рот. Из левого уха у него шел сизый дымок. Баба Маша в оцепенении сидела рядом, обхватив двумя руками удочку, и беззвучно шептала слова молитвы.

– Все, амба мужику, – послышалось из рядов.

– Отшумел камыш.

– Отправился вслед за своим мопедом.

Мужики сняли, как по команде, свои картузы, а бабы нестройно завыли в голос.

– И наа когоо тыыы нааас остааавииил?..

Но тут разбуженный бабьим многоголосьем дядя Миша чихнул, неуверенно приподнялся на локтях, после чего, пошарив у себя за ухом, достал тлеющий бычок и жадно затянулся.

– Чо это было, кто скажет, а?

– Жи… живой. Родненький, – зарыдала баба Маня, упав перед ним на колени. – Пойдем, свет мой, я тебя до дому отведу.

Бабы разом прекратив голосить, зашипели:

– Вот ведь ирод, ну ничего ему не делается.

– Дык пьяному море по колено.

А мужики, поняв, что продолжения у шоу не будет, стали потихоньку расходиться.

Придя домой, дядя Миша брезгливо понюхал стакан с сивухой, который поднесла ему на радостях баба Маша, но, вместо того чтобы освежиться, только поморщился и выплеснул его в ведро.

– Ишь ты, гадость какая.

На следующий день он ни свет ни заря поднялся, выдул залпом крынку молока и безо всякого увещевания (баба Маша блаженно улыбалась, досматривая третий сон) пошел копать картоху. А уже в полдень вся деревня, с удивлением разинув рты, смотрела, как словно игрушечная летает в его руках лопата, как летят со свистом в разные стороны комья стерни и прямо на глазах растет у тына груда картофеля. За время своего картофельного марш-броска дядя Миша остановился лишь три раза, чтобы приникнуть губами к бидону с козьим молоком, который ему всякий раз заботливо подавала баба Маша. Через три дня все было кончено, добро было выкопано, рассыпано по мешкам и спущено в погреб.

А еще через неделю дядя Миша поехал на своей «Верховине» за опятами.

– Вы кота не видели моего? – спросил я у соседки. – Белый кошак, дородный. Третий день где-то пропадает. Хотя с него станется. На неделю уходил бывало. Белый такой, с рыжим галстуком…

Руки мои похлопали по карману, где должна была лежать зажигалка.

– С галстуком? Не, не видела. А ты моего зверя не встречал часом?

– А каков он из себя?

– Да кот как кот. Обыкновенный. Серый такой, мокрый асфальт.

– Нет, не встречал.

– Беда-то какая. Беда!

– И куда делся потаскун этот? – прикуривая сигарету, посетовал я в унисон с причитаниями соседки. – Ну не шельмец разве? Патрулируй улицу теперь, разыскивай его, места себе не находи. А он? А он только, понимаешь, дрыхнет и дрыхнет, когда не у миски, конечно. У мисок то есть. Не напасешься на эту прорву. Ночами шатается не пойми где – аппетит нагуливает, а днем оттягивается. Нет, все это понятно, конечно. Кот – животное ночное, промысловое. Натура у него соответствующая. Мышей ловить должна. Только пользы от моего хищника в этом смысле ноль. Что есть кот, что нет его…

– Точно, – кивнула соседка, – проку от них никакого. У меня такой же бездельник, правда, наоборот.

– Это как так наоборот, любопытно?

– Ночью дрыхнет, а днем шляется. Затемно уже является на крыльцо – «здрасьте кого не видели», трескает в три горла и на печку. А мыши как бегали по антресолям, словно по Питерской, так и носятся.

– Мой, кстати, тоже с печки не слезает.

– Ааа, – обреченно махнула она рукой. – Все коты одинаковые.

– Ну слааава тебе Боже, нашееелся! Вон он мерзавец, – с облегчением указал я соседке на белого откормленного кота, несшегося к нам со стороны магазина. – Поди сюда, поди, дуралей. Мууурзик!

– Да какой же он тебе Мурзик? – расплылась в блаженной улыбке та. – Васька это мой негодный. Вернууулся.

– Погодите, но ваш кот серый вроде, сами ведь говорили.

– Ага, говорила. Просто я его только в темноте и видела. А там все коты серые. Одинаковые. Хочешь сказать, я кота своего не узнаю? Ваааська!

– Мяу…

Кот притормозил возле нас и начал с упоением тереться о ноги соседки.

«Ничего не понимаю. Может, и правда обознался, – подумал я. – Ее это кот. Странно! Вот же он – белый, коротколапый, да и галстук при нем».

– Мурзик, – сказал я ему на всякий случай. – Хочешь сосиску?

– Мяу, – ответил он и прыгнул ко мне на руки.

«Наконец-то, совсем другое дело. Мой это кот. А то – Васька, Васька. Надо же имя плебейское какое. Мурзики мы».

– Васька! – растерянно позвала его соседка.

– Мяу…

– Мурзик!

– Мяу…

– Я тебе дам – мяу, прохиндей!

Из подошедшего автобуса вылезла тучная баба Маша со слободки и, переваливаясь, словно большой противолодочный корабль с боку на бок, медленно направилась к нам.

– Прохиндей проклятый… Ух!

Остановившись возле нашей честной компании, баба Маша перевела дух и погрозила коту толстой сучковатой палкой. В ответ кот забился ко мне поглубже под мышку и перестал дышать.