Серж Корсаковски - Орден хохочущего Патрикея

Дорога до мэрии заняла короткое время, так как она находилась почти рядом, через улицу. Оставленный на скамейке у почтамта Никанор продолжал беззаботно пускать слюни, а дед с молодой гражданской женой зашли в здание напротив.

Их там уже ждали. Или не ждали – не поймешь.

В помещении оглушительно гремела музыка, едва слышался звон бокалов и хлопки от открывания шампанского. В слабо освещаемых уголках звучали пьяные томные речи, а в центральном зале громкий голос главы вещал о дружбе и дорогах. Но на пришедших внимания категорически никто не обращал.

– Видишь, дед, как торжественно обставили твое награждение? Но мы здесь надолго не останемся. Выпьем за орден, перекусим и домой. Ой, как вкусно воняет! Сейчас за стол пойдем. Молодой человек… Молодой человек… Да-да, вы, с этой палкой железной…

Молодой парень, одетый в модные штаны лимонного цвета и волокший никелированный шест в центральный зал, остановился, направил блуждающий пьяный взгляд прямо и спросил:

– Вы меня? Если меня, то я занят. Видите – шест несу. Сейчас приладим его, и Любочка-бухгалтерша нам стриптиз танцевать будет. Она в фанты проиграла. А если вы по поводу уборки помещений, то еще рано. Разгуляево началось недавно.

– Да нет, мы по поводу награды. Это праздник в нашу честь. В его честь, – кивнула супружница на открывшего рот старикана.

– Награды? Сейчас узнаю, подождите, – и с усмешкой, неся перед собой шест, как копье, вклинился в разноцветную пьяную толпу, ожидающую танца Любочки-бухгалтера.

Через три минуты к посетителям выскочила запыхавшаяся Клавочка и, с нетерпением оглядываясь назад, боясь пропустить танцы, скороговоркой выпалила:

– Здравствуйте, наш дорогой. Мы с нетерпением ждали… Мы с нетерпением ждем… Мы с нетерпением… В общем, вот медаль. Глеб Егорыч пока занят. Примет вас завтра по этому случаю. Вы пока идите. Идите. И извините, семинар сейчас. Все потом. Поздравляю вас. – И торжественно вытолкала их на улицу.

Подойдя к скамейке, на которой сидел Никанор, и, подтерев каплю, текущую из его носа, Гриб-Папирус оглядел врученную ему награду.

– Фу-у-у-у. Лажа какая-то. Да-а, иного я и не ожидал. Не орден, а какой-то кругляш с лисой хитрой. Ни денег кошель, а медаль. Обманули меня.

– Да ладно, старый, оставь ее. Дома к значкам положишь, в коллекцию.

– Да не нужна она мне, эта награда бестолковая. Накормили б лучше. Мы ж и не позавтракали дома

– Да, не позавтракали.

Мысли о завтраке поставили мозг на место, и Гриб-Папирус, повертев медаль с лисой в пальцах, протянул ее Никанору.

– На, друг мой новый, пользуйся. Прицепишь куда-нибудь. Кавалером будешь ходить. – И, развернувшись, взяв супружницу под руку, сделал шаг от скамейки.

Никанор принял подарок, попробовал его на зуб. Ласково погладил морду смеющейся лисы. Улыбнувшись своим неведомым мыслям, с размаху запустил его в рыжего блудливого кота, собиравшегося промяукать свои любовные песни черной кошке.

***

Напротив прекрасной океанического размера лужи, в которой незапланированно утонула новая трамвайная остановка, построенная к десятилетию освоения поступающих бюджетных средств, стояла покрашенная пожарная каланча с сиротливо и не по родному приткнувшемуся к ней каменным тоскливым зданием с броской вывеской «Бультерьер Баунти».

Судя по слою грунта на вывеске, название было не первое. И, похоже, не последнее. Видно, все зависело от роста благосостояния и вечернего настроения хозяина заведения. Да и местные посетители сего шалмана знали наизусть каждое предыдущее название. «Бультерьер Баунти» был намалеван на «Хаски Дусю». «Дуся …!» на «Пуделя Люсю». «Люся …» на «Крота Зосю» а уж «Зося …» на «Петуха Гришу». «Гриша», включая в себя всех остальных «Люсь» и «Дусь», был злачным, отстойным заведением, собравшим в себе распивочную, разливочную и домашний вытрезвитель местного значения.

Хозяином сего предприятия был авторитетный бизнесмен с незаконченным курсом обучения в ветеринарном техникуме, липовым дипломом какого-то Оксфорда и бронзовой медалью за покорение вершины горы Лимпопо. Впрочем, это не мешало ему без отрыва от производства заниматься понятными только его творческой натуре темными делишками и авантюрами.

Именовали сего индивидуума Андре. Простите. Андрей. Андре он стал позже, когда «Люсю» переименовали в «Дусю».

В дополнение ко всем своим многочисленным дипломам и достоинствам Андрюша имел еще и ряд недостатков, позволяющих в свое время получить в неторжественной обстановке «белый билет» и радостную невозможность посвятить свою молодецкую удаль армии родной и связанных с ней структурам.

Андрей Джонович – а по батюшке он звался именно так – плохо видел, не очень хорошо слышал, обладал страхом высоты и терял сознание в замкнутом пространстве. В общем, добропорядочные друзья и соседи сильно удивлялись, как вообще он еще дышит и ест.

На заре своей трудовой деятельности, учитывая, что обладатель такого здоровья может работать только сторожем или вообще никем не работать, он не стал испытывать судьбу-злодейку и повис ярмом на шее матушки, ожидая, что придут лучшие времена для его талантов и пороков.

И они пришли. Пришли внезапно и жестоко, накрыв всех без разбора своей разноцветной волной желаний и вседозволенности. Не минула сия чаша и Андрюшу свет Джоновича… Или Ивановича. Кому как угодно.

Посмотрел он на все происходящие перемены своим мутным хитрым глазом и решил влиться однажды в это заманчивое неизвестное.

Но так как одному было не с руки осваивать новое ремесло, то он решил подключить к этому делу на правах подсобной силы двух местных отпетых… друзей. Аристофана и Годзиллу.

Познакомился с ними Андрей, тогда еще не Джонович, в местном отделении милиции, где проходил суточное привлечение к физическому труду за оскорбление представителя власти при исполнении. И эти два товарища тоже были привлечены к трудотерапии за скандал в общественном месте. А свой свояка, как говорится, видит издалека. На этой почве и познакомились.

Филиппок, он же Аристотель, был тощим греком родом откуда-то из-под Одессы-мамы. Ростом великим не получился, но зато имел гордый орлиный нос, длинные руки и буйную фантазию. Она часто играла против него и заводила Аристофана в такие ситуации, что все перевалы Дятлова по сравнению с ними были просто детским лепетом.

Годзилла, в миру просто Фаля, был противоположностью кипящему натурой и идеями искрометному греку Аристофану. Полтора центнера упитанного бочкообразного тела на крепких кривых ногах венчали короткие волосатые руки с кулаками, очень похожими на пивные литровые кружки, и бычьей шеей, украшенной такой же бычьей лысой головой. Но при всей своей отвратительной отталкивающей внешности, обладатель сего имел добрый и покладистый характер, тоже нередко заводивший его, благодаря Аристофану, в невыгодные ситуации.