Ник Шурупов - Ярмарка тщеслОвия

…Глубокая ночь, уставшие от работы люди спят, один Сталин не дремлет в думах о народе. Высоко-высоко, в кремлёвском кабинете, он стоит у окна и закуривает трубку, набитую своим любимым табаком из папирос «Герцеговина Флор». Выдыхает кольцо дыма. Оно поднимается в воздух и летит над страной. Пролетает над Волгой, где на зорьке рыбаки уже плывут на первую тоню. Рыболовы натруженными от сетей руками приветственно машут кольцу: «Сталин не спит, он думает о нас!» Дальше летит кольцо, вот оно уже пролетает над Уралом. А там металлурги спешат к домне на утреннюю смену. Глядь в небо – табачное кольцо! «В Москве-то, должно, ещё ночь, а товарищ Сталин не спит, весь в заботах о народе!» Кольцо тем временем плывёт уже над сибирской тайгой, над Приморьем и Дальним Востоком. И повсюду его видят простые люди, рабочие и крестьяне, трудовая интеллигенция и студенты, и все признательны вождю за его бессонную вахту на благо народа, все машут колечку руками, приветствуют. Надо ли говорить, что далее кольцо, по течению вольного и, несомненно, политически грамотного ветра, поворачивает в сторону Алтая и Средней Азии, где рабочие и пахари, чабаны и хлопкоробы сразу же замечают его в ясном небе и понимают, что любимый вождь помнит о них.

«Наивно, но до чего же трогательно, – думал Виссарионыч. – Советский народ – одна большая семья, а во главе семьи мудрый и заботливый отец!..»

Неожиданно Виссарионыч почувствовал себя немного настоящим Сталиным, ведь и он – в ночных думах о народе. Пусть не в Кремле, а на тесном, заставленном всяким хламом балконе своей однушки, что на десятом этаже, прямо под худым, протекающим в дожди черепичным чердаком, – но ведь и он тоже, как вождь со стальным именем, не спит и думает о судьбе страны. Ох, тяжела ты, шапка Мономаха, точнее, думка, что под этой воображаемой шапкой! Правда, чт о теперь за народ, чт о за страна – без бутылки не разберёшь, а и ту купить-то не на что.

Виссарионычу уже давненько претили эти ряженые вожди – коллеги по несчастью, которые с утра до вечера топтались у Красной площади. Самую горячую туристическую точку столицы ежедневно окормляло с дюжину Лениных и Сталиных. Порой среди них можно было увидеть похожего на лысую хрюшку Хрущёва (с непременным початком кукурузы) и осанистого бровеносца Брежнева (в орденах, и с фронта и с тылу). Бывало, захаживал Ельцин, белобрысый разухабистый верзила с бутылкой водки в руке, выкрикивающий: «Шта, перестроились, бродяги?» или «Вон она, какая загогулина вышла!»; но этот мордатый типус с опухшими глазками популярностью у гостей столицы не пользовался, его сторонились (ещё задохнёшься от перегара!) и фотографироваться с ним не желали. Или же разок-другой мелькнул приторно улыбчивый Горбач с пятнами в виде Африки и острова Мадагаскар на лысом лбу и с пиццой-хат в руках, – однако не успел он бодро провозгласить свою коронку «Процесс пошёл, товарищи!», как на него закричали «Сам бы ты пошёл куда подальше!..» и чуть не побили, – хотя артист-то при чём? Андропов с Черненкой – те вовсе не появлялись: кто же их в лицо помнит? Впоследствии наладился заглядывать сюда молодой вежливый Путин. Надо сказать, его многообещающий слоган насчёт плохих парней, которых надо мочить в сортире, недолго пользовался у туристов успехом: приелось, ведь никого же так и не замочили. Попробовал было Путин взять туриста другим – облачением в кимоно на походном, развёрнутом татами, а затем полётом с переносным моторчиком за кремлёвскими воронами, но и это не прокатило: в цирке – и то интереснее. Надо ли говорить, что эпизодические появления чересчур робкого, похожего на неудачливого белогвардейского офицера, последнего императора Николая, с георгиевским крестом на мундире, или же лохматого неряхи Гришки Распутина, с красной рожей, в залитой вином сутане враспояску, никакого успеха у публики не имели. Всё-таки основоположники советского государства были вне конкуренции, особенно Сталин.

Чуткий Виссарионыч быстро уловил некую легкомысленность, легковесность переодетых вождями скоморохов-дилетантов. Как-то всё уж слишком понарошку у них выходило. Загримироваться под вождя – ещё не значит войти в образ. Нужен характер. Он и себя ловил на том, что сталинской харизмы у него кот наплакал. Потому вскоре и слинял с доходного туристического пятачка. Закрылся дома. Думы думал, читал литературу. Наращивал образ.

Со временем он так глубоко погрузился в сталинскую душу, что понял её тайные токи, смысл стратегии и тактики вождя.

Само собой, Виссарионыч догадался, что Сталин не мог не зачистить ленинскую гвардию, так как состояла она целиком из фанатиков идеи мирового господства, под именем перманентная революция. Все эти «гвардейцы» – мутанты Маркса и Энгельса – настолько были заражены мечтами своих кумиров, что подхватили от них и неизлечимую болезнь ненависти к «варварской России». Сталин, в отличие от этой своры болтунов, что в парижских кафе, за пивом и спорами, с утра до вечера просиживала до дыр эмигрантские штаны, был практиком, родину не покидал – и потому куда как лучше знал страну и её народ. Вместо параноидальной мании устроить на Земле мировую коммуну он, когда окреп в кресле, выдвинул реальную идею построения социализма в отдельно взятом государстве. Это было совсем не то, чему важно учили бородатые основоположники марксизма и примкнувший к ним Ленин, – это был разворот на 180 градусов. Авторы «Манифеста коммунистической партии» оказались никудышными пророками: социализм победил отнюдь не в европейских, промышленно развитых странах, а там, где они и предполагать не могли, – в «тёмной, крестьянской, отсталой, варварской России», народ которой Маркс с Энгельсом от души презирали. «Вот, – усмехался Виссарионыч, – поглазели бы эти волосатые пророки, позабытые и никому не нужные у себя в Европе, на бессчётные свои портреты в сельсоветах и в служебных кабинетах Советской России да на гранитные и гипсовые памятники себе любимым, понаставленные после 1917 года по всей нашей стране! Небось от изумления захлебнулись бы пивом и подавились бы своей кислой капустой».

Кадры решают всё, но первым делом решают друг друга. И пауки в банке, пожирающие один другого, и грифы-стервятники, рвущие клювами падаль, – просто невинные, мирные твари в сравнении с кремлёвскими парткадрами. Виссарионыч осознал это после того, как понял суть внутрипартийной борьбы. Тогда-то и появилось у него слово – паршивые шакалы. Вот с кем годы и годы пришлось сосуществовать его персонажу, одолевая одного за другим.

Откуда взялось само это выражение, артист уже не помнил: может, где-то вычитал, а скорее – само пришло на ум. Ведь он всё больше и больше становился самим товарищем Сталиным, будто бы тот вселился к нему в душу, как на жилплощадь с постоянной пропиской.