Александр Прокудин - Рижане и их окрестности

Легенда про маленького Иисуса, перенесенного через главную городскую речку (чего он, кстати, не перешел по воде сам?), присутствует в двух из трех прибалтийских государствах. Но верить можно только Литве. Во-первых, через их жалкую Вильну, не замочив подмышек, можно перенести кого угодно а, во-вторых, они уже в 14-м веке тиснули этот библейский миф на городском гербе Вильнюса. Рижане делают вид, что ничего об этом не знают: на набережной Даугавы стоит застекленный страшный Большой Кристап (в Литве и википедии он Христофор) с ребенком на плече. Страшный – потому что выполнен в духе раннего средневековья, когда рисовать, считалось, умел каждый. Хотя материалы выдают стопроцентный «новодел» – крашеным пластиком несет даже через стекло.

Что еще интересно русскоговорящему туристу? Рисовать избирателям «кота сзади», оказывается, придумал не Путин. А скорее Навальный, или даже «Пусси Райот» того времени – 1909 г, оппозиционно настроенный к старейшине рижской купеческой гильдии. Не поделив с ним то, что уже никто не вспомнит, рижский домовладелец украсил шпили своего дома котами, развернувшимися хвостами прямо в окна рабочего кабинета старейшины. Не желая постоянно иметь перед глазами вряд ли стерилизованные подхвостья, старейшина через суд добился права смотреть котам в глаза. Или кошкам – исследований на эту тему не встречал.

Из глубины веков – практически всё. Остальное, с претензией на легендарность, уже нашего времени. Типа:

Один мой знакомый женился второй раз – внимание – на родной сестре своей первой жены. Вроде бы ничего такого. Санта-Барбара видала и поинтереснее. Может, ленился еще раз учить дни рождения тещи и других родственников, кто знает? Но, вот в чем пикантность: сестры – близнецы-двойняшки! Даже новой жены день рождения не надо переучивать. И гардероб под ее внешность менять. И фотки со второй свадьбы делать – смысл, ведь они такие же? Прибалты постоянны во вкусах, да. Но это чемпион.

Или еще одна история с похожими участниками. Рижане, по большому счету, доверяют друг другу. Другое дело – рижанки. Когда у одной сестры муж уже четвертый (и по ребенку от каждого), а у второй ничего вообще – поневоле задумаешься. Естественно, со временем одна начала завидовать другой. (Холостая замужней – уточню на всякий случай). У сестры в одну воронку падает четвертый снаряд подряд, а ты скачешь по жизни как по минному полю, но отвести тебя в загс так никто и не подорвался. Все ли тут честно?

Как известно, чем дольше женщина живет одна, тем больше у нее амулетов от сглаза, «заряженных» браслетов и другой судьботворящей бижутерии. Ну и соответствующих знаний. Кто ищет пультом передачи Рен-ТВ, тот рано или поздно найдет, кто виноват во всем, что у него не так. Под своей одинокой холодной кроватью незамужняя сестра обнаружила комок шерсти. И все встало на свои места. Этим же вечером при всей родне одна сестра обвинила другую в колдовстве.

Тут был бы хорош раскат грома, не находите?

Домашние вначале смеялись. Даже «ведьма». Потом поняли, что сестра не шутит. Отлучились на пять минут спрятать вилы и спички и продолжили семейный совет. Доводы, что в общем доме две собаки, кошка, лысеющий четвертый муж и линяющий «персидский» палас, не подействовали. Колдовство казалось логичней. В персональное «дело ведьмы» легло все: черные волосы, горбинка на переносице, «дебильный с детства смех» и родинки треугольником. Ну, действительно – а что тут еще думать? «Витч-инфицированная» – как билингвально пошутил один из племянников пострадавшей про родную мать.

Как и во времена Святой инквизиции, обвиняемая признаваться не спешила. Юлила, отпиралась, крестилась, сопровождая знамения убедительным аргументом: «Вот те крест, Галя! Ты йобнутая?!». Прыгать с моста в реку, тем более в мешке, отказалась наотрез. В общем, с чего начали, там и забуксовали. Как всегда, помогло время. Собак раздали, кошка сдохла (на замену взяли лысую – сфинкса). К сестре регулярно водят кого-нибудь из холостых знакомых – кого наколдуют. Живут то есть счастливо. Разве что племянники троллят тетку – рисуют по ночам под окнами круги на полях и меняют свежее молоко на простоквашу.

Наврал я про дюны. И тут есть драмы, выходит.

А если серьезно, Рига – город черной магии. Не в смысле ритуальных козлов, но самый вкусный хлеб, бальзам и лучшее время суток тут – чернее не бывает.

Неизвестно, чем питалась беременная Николаем женщина, но родился он по уши влюбленным в музыку. С первых Колиных «агу!» было понятно, что это хроматическая гамма. Если рядом играло радио, он мог лежать обкаканным часами, не вякая, лишь бы звучала она – музыка. Эту любовь он пронес через садик, школу и покупку собственного синтезатора, что на те времена было дороже женитьбы на живой женщине. И, конечно, такая любовь не могла обойтись без драмы.

Музыку Коля любил совершенно конкретную – ту, в которой добиваются успеха в телевизоре. Родной город Николая, Добеле, успеха не гарантировал не только в музыке на ТВ, но и в любой другой отрасли любой другой профессии. Провинция, она провинция и есть. Что наглядно демонстрирует следующая история.

У Колиного друга, еще одного добельского музыканта, умерла бабушка. По его просьбе, Николай помогал на похоронах в качестве живого музыканта. Друг тоже очень любил музыку. Но бабушку – не меньше. По этой причине, его словам можно верить. Дальше записано с них.

Итак, все, как у людей. Гроб, венки, свечи, ксендз. Родные готовятся к прощанию. Атмосфера печали и близкого наследства. Кроме шмыгающих носов, из громких звуков только Коля, играющий в углу на синтезаторе похоронный марш.

Трудно сказать, что именно произошло. Возможно, Николаю показалось, что люди на похоронах слишком мрачные. А может дело в гнетущем однообразии процедуры. Бабуля ушла рано, переживших ее подружек пришло порядочно. Все они черепашьей вереницей под Колиного Шопена вялотекут к усопшей. И каждая, останавливаясь у изголовья, подробно рассказывает покойнице, как им тут без нее.

Примерно к двадцатой старухе Коле стало невмоготу. Творческую натуру нельзя загонять в такие рамки. Припертая к стене, как дикий зверь, она становиться непредсказуемой. И вот, в промежутках между общеизвестными оригинальными нотами траурного марша начинают появляться внезапные индивидуальные импровизации. Джазового характера. Поначалу скупые, лаконичные. Потом осмелевшие, с развитием. И вот уже, мал—помалу, над кладбищем разносится полноценный луизианский свинг.

Бабушкины подружки не до конца понимали, как себя вести. Отдельно их сбивало с толка, что музыкант за синтезатором подтанцовывает. В манере «Депеш мод». (Это – по мнению Колиного друга. Дэвида Гэхена, добельским бабулям, конечно, знать было неоткуда. Они бы выразились проще: «Как глиста!»).