Игорь Сотников - Апокалипсис в шляпе, заместо кролика

При этом новый знакомый отвечает за свои слова, что он и собирается сейчас доказать, позвонив одной знакомой стерве, с которой он немедленно познакомит интересующего нас человека, а для него своего друга на век. И вот новый знакомый набирает номер телефона своей знакомой стервы, и как почему-то ожидалось интересующим нас человеком, ему так там отвечают, как он и ждал, что он и выразил многозначительной улыбкой. С какой он говорит: «На, послушай, что она говорит», и без спросу протягивает трубку интересующему нас человеку. А тот уже и отказаться не может, и берёт протянутую трубку телефона, затем приставляет её к уху, и …Да как такое может быть, нервно вспыхивает интересующий нас человек, услышав голос своей знакомой, говорящей тоже самое его новому знакомому. И в этом нервном состоянии, с перекошенным лицом, он подскакивает с места и на весь бар кричит: «Вот же стерва!».

– А я тебе что говорил. – Потеплев в сердце, новый знакомый погружает свой нос в кружку пива, и, пожалуй, за столько времени в первый раз себя чувствует успокоенным и дождавшимся того самого времени, когда для него наступят лучшие времена. А то, что об его голову прямо сейчас разбилась массивная кружка из которой пил интересующий нас человек, то это ещё больше его успокоило – ведь он, наконец-то, дождался главного события в своей жизни, конца своего света.

– Это уже не укладывается ни в какие ворота. – Процедила сквозь зубы Клава, с яростным выражением лица и желанием разбить телефон к чёртовой матери, посмотрев на него. И только необходимость иметь под рукой средства коммуникации сдерживает её от этого шага. И она только с пренебрежением отбрасывает его на стол. После чего поворачивается в сторону прихожей, чтобы дать последний шанс этому негодяю Тёзке на своё прощение. И если он сейчас же на пороге двери не появится, или хотя бы в неё в бессознательном виде не ввалится (нет сил дорогая объяснять, да и не помню так-то, где я всё это время был, а так, конечно, без тебя пропадал) и падёт на пол, то у него есть все шансы не быть ею прощённым.

И видимо Тёзка закостенел в своём эгоизме, раз он не показался на пороге двери и даже носом не упёрся в дверной звонок, чтобы позвонить. И теперь его будущее уже без вариантов: он никогда-никогда не будет ею прощён, сколько бы он на этом не настаивал, стоя перед ней на коленях с раскаянием в лице. И Клава с такой решительностью в лице собралась было резко отвернуться лицом от двери и больше не ждать оттуда никаких для себя новостей, как она вдруг взглядом натыкается на ботинок Тёзки, который не стоял в своей паре в установленном для их нахождения месте, обувницы, а прямо как Тёзка, бросил свою пару и высунул свой нос туда, куда его не просят. А захоти ты пройти мимо него, то и не получится этого сделать свободно, не зацепившись за него ногой.

– Вот во всём он такой! – в сердцах выпалила Клава. – Не стоится ему никогда на месте, вечно лезет на рожон. И захочешь не заметить, не получится этого сделать. Да за что мне такое горе?! – С новой силой накатило на Клаву чувство рассерженности и невыносимости вот такого бытия неизвестности, виновником которого, а скорей зачинщиком, однозначно был Тёзка. И никто другой.

И Клава быстро сокращает расстояние до этого ботинка, затем с долей остервенения его хватает и начинает трясти его в руке. А затем раскрыв дверь, ведущую в кладовку, забрасывает туда этот провинившийся ботинок. – Там тебе самое место! – орёт вслед улетевшему ботинку Клава. После чего она возвращается в гостиную и начинает там искать, на чём ещё можно выпустить пар.

И первым, кто попадается в прицел её мстительного взгляда, это любимое кресло Тёзки, в котором он любил демонстрировать некоторую независимость своего мнения от общесемейного, и иногда бывало так расслабится, что позволяет себе критические замечания в её адрес.

– Как ни посмотрю на тебя со всех сторон, дорогая, то не вижу ни одной причины отказывать себе в удовольствии ещё раз на тебя посмотреть. – И сразу и не поймёшь, что под всем этим подразумевал Тёзка, скрывая свои истинные намерения под своей загадочной улыбкой. Но Клава никогда не оставляла без ответа любой его выпад в свою сторону. И она тоже загадочно улыбается и спрашивает его. – Так вы во мне что-то такое искали, что не соответствовало бы вашим представлениям о совершенстве. Так, что ли? – с долей перчинки в голосе спрашивает Клава.

– Ничуть не бывало. Я лишь хотел подчеркнуть в вас этот настрой на стремление к совершенству. – И вот спрашивается, где и в каких местах так себя оправдывать поднаторел Тёзка. Хотя Клава догадывается – там, где много свободных женских ушек, готовых всякую глупость в свой адрес слушать, и если ты им угодишь, то и быть послушными.

– Ну и ловкач же ты. – Придавливая собой Тёзку на кресле, Клава никогда не отводила от него своего внимательного взгляда, от которого ничего не пройдёт мимо и даже самое ничтожное сомнение в глазах Тёзки будет уловлено, и на его счёт немедленно последуют выводы. – Значит я толстая. А вернее отъевшаяся. И можешь даже не оправдываться, я всё по твоим глазам видела.

– На, получай! – поставив кресло лицом к стенке, Клава победно резюмирует такой свой ответ Тёзке. Чего, конечно, недостаточно, чтобы пропорционально ответить ему за то всё, что он сделал и сейчас своим отсутствием делает в отношении душевного и сердечного спокойствия Клавы. И Клаве до нестерпения сейчас хочется посмотреть в глаза этому негодяю, который так её уже замучил. И она бросается в сторону комода, на котором стоят их совместные фотографии в специальных рамочках. Здесь она хватает самую ей нравящуюся рамочку с фотографией, и, конечно, её не устраивает смотреть на такого счастливого и улыбчивого Тёзку через стекло рамки. Оно хоть и немного, а всё равно искажает фотографию.

И Клава, немного сумбурно и дёргано раскрывает рамку, сразу же отброшенную в сторону, и вынимает оттуда их совместную фотографию. После чего она чуть ли не упирается в неё взглядом, и…Берёт и разрывает на части фотографию по только ею виденному расколу между ними. – Видеть тебя, подлец, больше нет моих сил! – разъярённо, от сердца выплёскивает из себя всё это Клава и, разорвав вначале эту фото связь между собой и Тёзкой, затем берётся за самого него. И здесь ему нет никакой пощады. На самые мелкие кусочки рвётся та часть фотографии, где он запечатлён.

Когда же с этим делом вроде как разобрались, Клава со вздохом усталости падает на своё кресло и, вытянув ноги, начинает остывать. После же того, как она слегка успокаивается, несмотря на присутствие других рамок с фотографиями на комоде, с которых на неё смотрит такая счастливая пара, – и кажется он в меня в тот момент на самом деле был влюблён, от себя добавила Клава, – и уже с более рациональной позиции подходит к рассмотрению Тёзки и всего того, что он тут натворил.