Валерий Смирнов - Операция «Гиппократ»

Сосисомиди покорно качнул головой, хотя стал потеть еще больше. Он был согласен даже присутствовать при съемках клипа под водой в колодце, лишь бы не на пляже. У Яниса для этого имелась веская причина.

Моргунов отметил про себя необыкновенное волнение подчиненного и подбодрил его:

– Не дрейфь, пиндос банабаковский, пока тебя никто не бьет. Ну, давай, показывай дальше, какого горбатого вы там налепили среди пленок и газет…

На голубом экране появилось изображение доктора наук Вонга, втыкающего иголки в пациента не первой свежести. За действиями знаменитого лекаря внимательно следила куча людей в белых халатах, сильно смахивающих на родственников бывшей жены Капона…

Доктор астрологопарапсихологических наук, последний хранитель таинственных секретов монастыря Чуй сенсей Вонг сидел в кресле с каменным выражением на лице и методично поглаживал ягодицы стоящей рядом Майки Пилипчук.

– Маечка, – ровным голосом сказал академик, – ты уже чувствуешь, как с моих пальцев прямо в тебя течет чудодейственная сила?

– Капончик, – недовольно заметила Майка, – я всегда что-то чувствую. Даже сейчас. Но мне это не по вкусу. Раньше ты гладил меня с удовольствием, а теперь – для пользы дела.

– Ой, Маечка, это дело загонит меня в гроб раньше, чем наших клиентов, – устало опустил натруженную руку народный целитель. – Ты имеешь здравый смысл среди своих слов. Конечно, и мне, по идее, было бы гораздо приятнее делать, как раньше, зато теперь я просто-таки обязан постоянно дрессировать свою волю. Это называется автотренинг. На чего не идешь ради бизнеса… Маечка, я старый человек, и уже хочу отдыха, хотя мы не приступили до работы. Меня до потери пульсов измучили эти киносъемки. Тебе хорошо, а надо мной там издевалась последняя собака в длинных трусах, которая светила в морду лампочкой, как на допросе…

– Капончик, не расслабляйся, – гораздо ласковее сказала Майка и положила руку старика на прежнее место, – добирай силы воли. Это, может, сейчас и труднее любого кино, а что делать? Без рекламы сегодня нельзя продать не то что наши чудодейственные возможности, но и интимные услуги вместе с прочими пылесосами.

Капон невольно вздохнул, однако не изменил выражения лица с тощей бородкой. Если бы он знал, через какие испытания придется пройти, так сходу расколол Моргунова на дополнительный процент с дела. Самым легким было сфотографироваться среди цветника, собранного Майкой. Капон даже порывался потренировать на этих девочках свою силу воли, однако Моргунов угнал его на другую съемку.

После кино сенсей Вонг сходу врубился – великий Дуа мог бы потренировать его дух и тело куда лучше. Капон устал выполнять требования какого-то штымпа в черных очках на носу и один раз чуть было не потерял силу своего духа. Однако доктор наук Вонг собрал силу воли, и очки остались на носу командира кино.

Так в том, что Капон перепарился в пляжных съемках, был виноват вовсе не режиссер, а Сосисомиди, чересчур боявшийся съемок на песке в черте города. Он с легким сердцем выделил дополнительную сумму, и рекламный ролик стали снимать на пятидесятом километре за границей города. Если бы не ожесточенные требования Яниса, Ван Дамм вполне бы мог перенимать капоновские приемы в районе пляжа «Дельфин», и тогда кино обошлось бы куда дешевле. Однако самому Сосисомиди душевное спокойствие при целой харе за чужие бабки было куда задороже важнейшего среди искусств.

Несмотря на то, что съемки проходили далеко от городских пляжей. Судно старался пореже выскакивать из машины, возбухая коррективами в действия режиссера. Не надо думать, что у Яниса была прирожденная аллергия на запах моря и цвет песка в черте города, благодаря заботам местной промышленности и канализации. На таких мелочей Сосисомиди обратил бы внимание с большим трудом. У Яниса имелась более веская причина воротить рыло мимо пляжей. Он вообще с некоторых пор предпочитал позабыть за купание в море и ходить с трупным загаром на теле даже в истекающем жарой июле.

Когда Янис еще не трудился в фирме «Гиппократ», а побирался среди города с ручкой наперевес, он вообразил за себя больше, чем может. Сосисомиди по натуре научился в журналистике многому, даже продавать одну и ту же статью в конкурирующие издания и пролазить без приглашения на всякие презентации торговых точек. Судно нажирался на шару, вдобавок наживал пару копеек и был доволен тем, что в разговорах с ним Вера почти перестала обращать внимание на тефлоновую сковородку, висящую на стене кухни.

Эту замечательную сковородку Сосисомиди купил на свой гонорар, слупленный с директрисы страхового агентства. Если бы Вера узнала: ее муж отвалил за кухонную принадлежность целых двадцать баксов, она сходу приголубила бы его таким дорогим подарком. Или растрогалась – кто поймет, что на уме у женщин. Зато на уме у Яниса было одно. Он вовсе не хотел сделать приятное супружнице, как усиленно за это терендел, а преследовал свои чисто шкурные интересы.

У Веры с давних пор была традиционная манера общения со своей второй половиной при помощи разных слов и всего, что попадется под руку. Чаще всего под эту самую руку ей попадалась сковородка – большая и чугунная, с хорошим остатком масла на дне из-за экономии средств. Так Сосисомиди хорошо себе догонял, как полезно готовить пищу на тефлоновой посуде, которая, самое главное для здоровья, в десять раз легче чугунной.

Эта сковородка была фартовой уже потому, что Судно ни разу не получил ей по харе во время кухонных признаний в любви до Веры после традиционных вопросов: когда же ее полудурок начнет по натуре обеспечивать семью?

Янис догонял: хотя новая сковородка висит на стене, чугунную Вера всё равно не выкинула и в любой момент может вернуться до манеры готовить обед и вести себя с помощью привычной для руки тяжелой посуды. Потому Сосисомиди предъявил собственной натуре повышенные обязательства в выколачивании урожая с газетной нивы. Янис старательно убедил сам себя – реклама нужна не только лопающимся страховым компаниям и дорогим магазинам, приобретающим раздельно товар и этикетки для модной французской одежды, пошитой, в лучшем случае, между Шанхаем и Большой Арнаутской.

Сосисомиди решил писать не только, за что он имеет не больше представлений, чем за предназначение компьютера, а еще и за искусство. Искусство – это вам не компьютер, занимающийся перевалкой цемента, тут любой дефективный имеет свое мнение, а главное – не стесняется громогласно его высказывать.

Так то какой-то придурок, искренне считающий «Просто Мария» шедевром всех времен и народов, что тогда говорить за Судно, по инерции рассматривающего себя, как на явную потерю для Нобелевского комитета?