Сергей Арно - Орфография

Это было не привидение, это был человек, просто он приучил себя долгие часы сидеть без движения. и потом, когда ловля заканчивалась и он поднимался на затекших ногах, тело не сразу начинало жить, и некоторое время он стоял на одном месте, слушая звон в ушах, вглядываясь в муть перед глазами, пока головокружение не отходило и не настраивалось кровообращение.

Тогда только Георгий Иванович, смотав снасти и сунув под мышку складной стульчик, шел домой. Никто не верил, что в обводном канале может быть жизнь. Верил только Георгий Иванович. Уже многие годы, лет десять, он удил в канале рыбу, но не поймал пока ни одной…А там и была-то всего одна.

Каким-то чудным образом, против всех законов природы, ей удалось выжить во вредной воде производственного канала, и она сидела в гранитной норке, дразня Георгия Ивановича своей бесполезной жизнью в невозможных условиях.

Каждый день, досидев до вечера, но не допоздна, чтобы не страшно было за свою жизнь и имущество, Георгий Иванович шел домой.

Уже собравшись и смотав снасти, он опускался на колени и несколько минут внимательно вглядывался в муть воды, поворачивая головой то так, то этак.

– Я все равно поймаю тебя, – говорил он негромко и грозил пальцем.

И чудилось ему, что он видит два устремленных на себя глаза каким-то противоестественным способом выжившей в канале рыбки.

– Я поймаю тебя…

И сегодня, предупредив ее о неизбежной расправе, он поднялся по гранитным ступеням на набережную и побрел к дому. он сильно продрог, от осеннего ветра не спасал даже длинный, до земли, плащ с капюшоном, в котором сейчас, идя по освещенной фонарями набережной, Георгий Иванович напоминал привидение.

Жил он недалеко, напротив церкви.

На лестнице, преграждая дорогу, раскидав по ступенькам конечности, храпел сосед Коля: сынок опять не пустил папашу домой. С приближением рыболова Коля прекратил храпеть и поднял голову.

– Аа-а… Георгий Иванович-ч… Хау ду ю ду!

– Иди ты… Пьянь проклятая… управы на вас нет. Георгий Иванович переступил через колю, открыл замок и вошел в квартиру.

Уверенно прошагав темным, извилистым коридором со множеством дверей, Георгий Иванович остановился возле своей, на ощупь отыскал выключатель, зажег свет, снял офицерскую плащ-палатку и повесил ее на вешалку над хаотично наваленной грудой ботинок.

Ботинки были все новые, ненадеванные. Георгий Иванович презрительно пнул один, из груды выставившийся, остальные же обвел ненавидящим взглядом, и только.

Чтобы не наследить в комнате, он снял свои старенькие, стоптанные «скороходы», аккуратненько рукой стер с них уличную пыль, вошел в комнату в носках и поставил ботинки на специальный коврик.

На крашеной стене большим (в два раза больше чем у Георгия Ивановича) лицом застыл Иосиф Виссарионович. И хотя официальным квартиросъемщиком числился Георгий Иванович, всегда казалось, будто он гость у Иосифа Виссарионовича, так статен и величав был генералиссимус. И Георгий Иванович был рад часть внутреннего недовольства и угнетенности жизнью переложить на него.

В комнате атеиста Георгия Ивановича икон не водилось, они бы наверное и не ужились со статным генералиссимусом, зато напротив окна, через дорогу, стояла церковь. Вечерами, особенно по субботам и воскресеньям, возле церкви разгорались драки. Кричали, матерились, и Георгий Иванович молил Бога, чтобы кирпичом не высадили стекло. такое бывало. Он отходил в дальний от окна угол комнаты и тихонько сидел там на стуле, пока стук и крики не затихали или не взвизгивал возле церкви шинами по асфальту милицейский «козелок», разгоняя из-под фонарей по темным углам драчливый народ. Но и тогда Георгий Иванович выходить не спешил. Бывали случаи, что кто-нибудь из обиженных горцев, которых здесь бродило особенно много, в гневе запускал вывороченным из мостовой каменюкой по дому или по церкви… Случалось, «скорая» увозила пораненных ножами и чем попало… Застав драчунов врасплох, милиционеры крутили им руки, били куда придется, швыряли в «козелок» и увозили. А в следующий выходной повторялось то же…

Церковь глядела на это пыльными, битыми окнами – безучастно. Креста на ней не было.

Иногда, в тихие вечера, Георгий Иванович подходил к окну и, взявшись одной рукой за раму, глядел на церковь. он стоял так до-о-лго… Но вдруг оборачивался назад, будто его кто окликнул, и отходил от окна.

– Нет… Нет Бога, нет… – бормотал он испуганно. – И не было.

Странной представлялась Георгию Ивановичу мысль о том, что когда-нибудь он, бывший работник райкома, атеист, с мольбой вознесет вверх руки. Странной и смешной. Не-ет! Не бывать этому!

Раздевшись, Георгий Иванович прошел в кухню поставить чайку.

За общим столом, стоявшим посреди кухни, сидел Борис и пил охлажденный чай.

– Как ловля? – спросил он, приветственно кивнув Георгию Ивановичу.

– Ловлю, – буркнул тот.

– Когда же вы, Георгий Иванович, согласитесь на оживляющий массаж? Я уже всем соседям переделал. Вы один остались…

– Да отстань ты со своим массажем!

Проголодавшийся Георгий Иванович отрезал кусок булки и, не дожидаясь пока закипит чайник, съел его всухомятку.

– Уверяю вас, массаж очень оживляет, – не отставал Борис. – Нам вчера на курсах новый прием преподали, «разминание» называется… очень эффективный прием. Сначала-то поглаживание делается, потом растирание, тоже очень эффективно, а уж потом разминание. Вы у меня заново родитесь… Ну что, пошли, пока у меня настроение имеется. Вы сразу оживете… – Борис поднялся из-за стола.

– Да не надо мне никакого массажа, – зло сказал Георгий Иванович, выключая закипевший чайник. – Лучше не приставай…

Он хотел еще что-то добавить, но в кухню вошел Вовка-американец, трижды второгодник, бандюга и шпана тринадцати лет от роду.

– Опять твой папаша лежит, дорогу преграждая, – не удержался Георгий Иванович. – Опять, что ли, милицию вызывать?

– Я тебе, старая сволочь, вызову! Стекол в суп накидаю, – походя обронил тот, взял из стола нож, сунул за пояс и вышел из кухни, пнув дверь ногой.

– Чего вы, Георгий Иванович, на рожон лезете? делать вам нечего, пили б чай спокойно, – ухмыльнулся Борис. – Вы чего, Вовку-американца не знаете?..

– Вот гаденыш! – выругался Георгий Иванович. – Его папашу тоже на принудительное лечение сдать нужно, мать-то скоро вылечится – опять бордель будет.

– Да вы не огорчайтесь, давайте я вам массаж оживляющий сделаю…

Георгий Иванович не ответил, а взял чайник, два бутерброда и пошел в гости к Иосифу Виссарионовичу.

«Управы на них нет, – думал он с остервенением. – Суккины дети…»

Аккуратно, чтобы не ошпариться, он вошел в комнату и ногой прикрыл дверь. Взгляд его упал на стоявшую в углу удочку. Злые его глаза подобрели.