Виктор Брусницин - Петька счастлив

Скажем, живете вы в нескучном городе Москве. Тут министр и другой председатель, там хлеще – иностранец; витрина, авто и прочий шик – никакого приключения. А поместите себя в Свердловск, да в зачаток шестидесятых – роман.

Под военные мероприятия запихнули в местечко всю военную промышленность России. При пушке и мыслительный человек мелькнет. Обнесли город пряслом – живи, молчи. А какое молчи, когда пушечный станок на себе беременная баба перетаскивала. Вот два десятка годков минули и вылупился смешливый и резвый народ. Куда девать? Поставили университет, другой институт. Мама р о дная – никак консерватория за углом мутнеет. Роман, словом.

Но до беллетристики ли советскому пионеру Петьке Васильеву, если Гитара в должности. Пакость и оторва, из последних первая, и нипочем, что географией заведует. Гитарой нарекли, понятно, из-за рельефной конфигурации туловища. Замечательно известно, контур – единственная симпатичная принадлежность учителки, как и то, что явление не освободит Петю от родительского возмездия.

Суть эксцесса. Идет объяснение материала, где упоминается сельдь. Петя добросовестно спрашивает:

– Марья Даниловна, а селедку из моря добывают соленую или нет?

Ответ таков:

– Ты что, Васильев, издеваешься?

И ведь он прощен, отвращает гражданка милостивый взгляд и посторонние слова классу впихивает. Нет же, лукавый, вожжа, прерывает Петя благообразную речь учительницы:

– Так я не понял, соленую или нет?

Закрывает устало мадам глаза и устно выражает желание лицезреть родителей… Оно, конечно, донял сегодня Петя инструментарий, вел себя на уроке вызывающе и вообще наворотил, но как не понимать, что поведение парня суть происки естественного ликования… В чем оказия? Получите. В наш закрытый, героический город завтра приезжает не какой-либо гражданин иностранного производства, а самый природный… Фидель Кастро… А!? Как вам форс-мажорец!?

Петя понуро идет домой. Чем Гитаре вопрос не понравился?.. Впрочем, не впрямь ли глуп? Взгляните, море соленое – стало быть, и селедка аналогична. Вот дурак, как сразу не допер! Хм, опять же морской окунь, мучицей обвяленный, объеденье и смак, отнюдь не таков. Беда, чего-то Петя недопетривает.

Ох не время сообщению, намедни докуку родителям уже учинил. Поцапались с одним парнем, зарядил Петя тому для соразмерности обстоятельств. Ну, припухло око – нет, приволоклась мамаша, наворотила несусветного. Соболезнования ради родная маман «профилактику» (метр-палку изрядной толщины) о Петин организм надвое сокрушила. Нда! Прискорбные предметы надо для сохранности припрятать – скора на мзду родительница… Ну разумеется – вся местная птица дохает, один дикий голубь прошумел, и тот умудрился Пете на плечо напакостить. Да добро бы голубь, а то, поди, ворона.

Впрочем, одиннадцать лет, какие могут быть страдания? Вот промахнул, рявкнув приветливо, косой грузовичок, обдавая вкуснятиной выхлопа, вон шляется в густом небе чумазое, в потеках, дикое облако, – а не корявая ли фигура Вовки Мочалова неприкаянно маячит в перспективах?.. Собственно, о чем голове болеть: не сообщать о вызове можно часов до восьми вечера. Наказание, которое можно ожидать сегодня, это угол. Ну, угол! Вы ж прикиньте, есть старшая сестра Марина, по которой сходят с ума (дурные же головы) парни. На волейбольной площадке, что перед окном Васильевых, молодежь будет шуровать, выпендриваясь перед Маринкой, которая что коза скачет тут же. Петя станет очень спокойно слушать Эмиля Горовца или Жана Татляна, которые наяривают из васильевского проигрывателя, что стоит на табурете возле площадки и работает через удлинитель, проведенный как раз в угол к Пете. Поставят, наконец, пластинку, где Магомаев затеет задорно страдать: «Марина, Марина, Марина». Малый выдернет штепсель, и когда сеструха подбежит к окну, требуя прекратить безобразие, любимый братец дополнит Муслима: «Чего ты лежишь, как перина». Это ли не компенсация злоключений?.. Да помилуйте, какие еще преамбулы, когда грядет Фиделиус!

Приходит Петрушка домой, тщательно делает уроки. Родители вечером, конечно, обсуждают завтрашнее событие. В самый пик восторгов относительно геройства кубинского народа Петька мимоходом бросает:

– Пап, завтра тебя чо-та географичка вызывает.

Отец издевательски интересуется:

– И с каких шанег я чо-та ей понадобился?

Петя рьяно бухтит, обозначая последнюю степень несправедливости:

– Я спрашиваю, селедка в море соленая или нет? Она – родителей.

Батя распрямляется, рявкает:

– Дурочка-то валять не будем! Живо мне доклад!!

Взгляд Пети шныряет:

– А чо! Жукова обзывалась, обзывалась… я нечаянно ручкой махнул… на нее капнуло чернилами.

Отец свирепо узит глаза, сопит, что инспирирует укоризненно-покаянные слова сына:

– А чо. Колька Малахов обзывался, обзывался… я тоже обозвал… а он нажаловался.

– Как обозвал? Дословно попросил бы.

Петя бурчит:

– Не помню. Малуха, кажется.

– Повторя-яю вопрос, – вкрадчиво поет родитель, без сомнения, зная ответ.

– Не помню… Малоухов, вроде, – слабозвучно кочевряжится Петя.

– Последний раз спрашиваю.

– Малохуев, – уронив голову, шамкает Петя.

Этот ответ, видимо, полностью устраивает старшого, ибо скользит усмешка. Однако из педагогических соображений он скребет в затылке, шмыгает носом и определяет:

– Хот же морока – в угол.

– Да поесть сперва! – сердито мирволит мать.

Васильев подмигивает Пете.

Здесь нужно пояснить. Действительно, взаимные искажения фамилий имеют место, и причиной следует зачесть совершенно творческую натуру Петра. Дело началось с одного урока по русскому языку. Ищущая учительница предложила однажды написать сочинение на тему «Зима», используя для отыскания образа любую форму. Петя замыслить соорудить сочинение в виде поэмы, что и не преминул сделать. Вот она:

– Наступила зима, закружили метели. Уже пожелтели зеленые ели.

Собственно, и все, дальше история совершенно не трогалась, как Петя ни прикладывал разные сочинительские средства вплоть до вдохновения. Честно признать, и «пожелтели ели» было как-то сомнительно, но, во-первых, никакие другие глаголы сюда просто не вставлялись, во-вторых, наделить хвойные свойствами лиственных смело и достойно, наконец, здесь присутствовало нечто экзотическое – словом, бросать найденный образ Пете дюже не хотелось. Короче говоря, поэму Петя все-таки обнародовал, что со стороны класса и учительницы имело очень вялый отклик, но получило мощный резонанс от закадычного вражины Кольки Малахова, который не замедлил наделить Петю обиднейшим прозвищем Петя-еле-еле. Естественно, оставить происки безнаказанными наш оголец не мог. В результате и получилось то что получилось. И согласитесь, хоть творческие поиски Пети пошли в поле прозы, образ получился чрезвычайно убедительный.