Джон Барт - Химера

Она кивнула.

- И значит, живые.

- Да.

Пауза.

- Я никак не мог понять, как у тебя может быть день рождения.

Пауза. Мы вдвоем наблюдали, как она выгибается, пытаясь остановить мое из себя истечение,-тщетно, несмотря на всю ее замечательную мускулатуру.

- В тот день, когда ты впервые остановился здесь на пути в Иоппу, мне исполнилось пять лет, - сказала она. - Нас выпустили из летнего детского сада, чтобы мы могли полюбоваться на златокожего летающего героя, который отсек голову Горгоне. Ты всего-навсего глотнул воды из общественного фонтана и упорхнул прочь, но из класса в класс мы изучали тебя и остальных греческих героев наравне с Аммоном, Сабазием и местными уроженцами. - Она сидела, скрестив ноги, на спермяном пятне, и из глаз у нее тоже начали струиться слезы. - Я могла бы все это прекратить, если бы сомкнула веки и ноги, - заявила она, но не пошевельнулась. - Поначалу городской совет прикрепил к фонтану маленькую бронзовую табличку; фаворитами в нашей округе были Аммон и Сабазий. Позже, когда я всерьез подумывала, не податься ли в науку, я написала дипломную работу о вас троих - моих героях. - Она улыбнулась, принюхалась, тронула пальцем лужичку. - На самом деле в дипломе я защищала следующий тезис: поскольку из местных героев только Персей с формальной стороны относился к героям, причем первостепенным, тогда как остальные формально являются богами, да к тому же второстепенными, ты в не меньшей степени заслуживаешь храм, чем они. Дурацкое эссе.

- Не знаю.

Она покачала головой:

- Из меня не выйдет ученого. Мне не дано писать, рисовать или еще что-либо в этом роде. Накопила огромный IQ и ничего не могу поделать. Чтобы заработать на свои штудии, я подрабатывала в храмах Аммона и Сабазия, а потом меня отымел Аммон, и мне это понравилось, так что я приняла и Сабазия, и вскоре на моем попечении оказались уже все три храма. Неплохая работа; я встречалась с уймой людей; просто удивляюсь подчас, куда это все меня заведет. Вы все трое женаты, у Аммона и Сабазия толпы подруг. В известном смысле, мне кажется, ты был моей последней надеждой; и когда Медуза тебя сюда доставила, я не могла не захотеть… - Она отрешенно сбросила щелчком семя в пламя лампады. Промах. - И вот все оборачивается так, что и у тебя есть девушка.

- Уже нет, - сказал я.

- Даже меня.

Но у меня, если я был жив, оставалась жена (я разглядывал ее - юную, обнаженную и обворожительную прикованную к рифу на II-F-3), к которой мне бы лучше было вернуться.

- Хотел бы я знать, почему среди этих сцен не хватает Хеммиса. Значит, на завтрашней картине…

- Только пустыня, как ты увидишь, уходя отсюда. Но, Персей… - К моему удивлению, ибо я считал, что она или раздосадована, или жалеет себя, или и то и другое, она подобралась поближе и положила мою голову к себе на колени. - А теперь мне еще и придется смягчить для тебя дурные новости: Андромеда ушла от тебя. Насовсем.

Я наслаждался крупным планом ее освещенного лампадой пупка. При этом известии мое сердце упало, как в плохих стихах, а глаза закрылись, хотя я их не закрывал.

- Так сказала Медуза, когда тебя сюда притащила, - сказала Каликса. - Жена улепетнула от тебя вместе с Данаем в Иоппу.

Я оторвался от ее колен и вновь обрел пропавший было голос:

- Я убью его.

Но Каликса преспокойно заметила, что убийство Даная ничего не изменит: он значил для Андромеды не больше, чем для меня Каликса, - просто развлечение, свежатинка. Андромеда хотела избавиться от меня, только и всего; если я загляну в свое сердце, то наверняка увижу, что и сам уже покончил с ней. Такое бывает. Разве нет?

Я с трудом выдавил ей в живот:

- Наверное.

Теперь и мои глаза были влажны.

- Ты любишь Медузу?

- Не знаю.

Двумя пальчиками Каликса прочерчивала сходящиеся спиралью круги там, где раньше курчавилось золотое руно.

- Если ты захочешь здесь остаться… я имею в виду на сколько захочешь… я буду рада.

Мы с приятностью провели полчаса, после чего она царственно, как ребенок, заснула, я же остался рыскать в ночи по волнам поднятого, словно ветрами с II-B, шторма эмоций. В первый момент меня чуть не вытошнило, когда я представил себе Даная в постели с Андромедой, я покрылся от ярости потом, потом впал в эйфорию оттого, что наконец-то почувствовал себя раскрепощенным в праве быть Персеем, пусть это даже сулит земную или небесную твердь, но предоставленным самому себе. Следом пришла скорбь об утраченном прошлом, о поре возмужания, затем молнией пронзила мучительно острая симпатия к моей уже не моей Андромеде - все еще столь ласковой и лакомой в постели (трепещи, молодой Данай! яркая вспышка ярости), столь же непереносимой, как и я сам, во всех остальных местах. К рассвету я прошел с едва теплящейся лампадкой по кругу, в последний раз разглядывая первый виток, первый цикл моей истории; масла в светильнике, ночь и героическая молодость подошли к концу одновременно; я вернулся к Каликсе, ласками извлек ее из грез, дремотно, но уже здесь, орошенную, и мы с ней впервые прокрутили все на полную катушку. Она вплотную вперилась мне в лицо, пока затихали конвульсивные биения наших тел.

- Я была уверена, что ты ушел.

Я не ответил. Она еще мгновение-другое крепко-накрепко сжимала меня, потом моргнула, всего целиком отпустила и отвернулась.

- Я могу вернуться, - сказал я. И еще: - Спасибо, чертовски большое спасибо, Каликса. За все.

Я чуть было не добавил "ей-богу", но комок в горле избавил ее от этой заключительной бестактности. В проходе за I-A висела прозаически пурпурная туника, я облачился в нее, оставил свою жрицу проливать капли любви и на цыпочках удалился прочь, на миг задержавшись у последнего (еще не врезанного) наброска - второго панно II-F. Поперек него, словно на рекламном щите, она небрежно набросала: ПЕРСЕЙ ЛЮБИТ…- некоторая неточность. Несколько ранних пташек-туристов приблизилось со стороны просторного пустого пространства, которое со временем заполнят II-F от 3 до 7 и II-G. Еще не войдя в мою историю, они не узнали ее героя; а я (узнанный часом позже, когда плыл в нанятом дау вниз по желто-зеленому, как зеленый горошек, Нилу), в свою очередь, поленился прикинуть, выглядел ли кто из них достойным ее искусной хроникерши - и моей спокойной, космической ревности.

- Ты по-прежнему ее ощущаешь?

Так будет вечно; тут ничего не поделаешь. Виноват.

- Я не просила тебя извиняться.

Так будет вечно; тут ничего не поделаешь.

"Иоппа - и точка", - сказал я лодочнику, который предложил остановиться для отдыха в Мемфисе и объехать семь устий реки. В Фаросе на берегу, словно бородатый маяк, возвышался Морской Старец, но мне не требовалась помощь шкипера: ориентируясь по свету падающих звезд, я уверенно держал курс на восток. Две трети моего рассказа были сказаны, все его откуда и где; что же касается куда, я знал только, что мне надо еще раз - и окончательно - встретиться лицом к лицу с Андромедой: чтобы любить или убить, привет-пока, ее как-бишь-его, дабы я знал, когда попаду в II-F-3. Каликса осталась позади; несмотря на то что она еще раз спасла мне жизнь, я предполагал, что лишился и новой Медузы, поскольку тесно сцепленные любовь и благодарность задрапировало кибисисом сомнение. Не говори этого, я отнюдь не извиняюсь, точно так же я убеждаю, что так оно все и было, и самого себя; пусть второй мой рассказ и в самом деле окажется вторым, а не просто разъяснением первого; пусть новому диалогу предшествует отрывок монолога…