Джон Барт - Конец пути

Но история о том, как Ренни впервые столкнулась с философией морганизма, и о той неопровержимой системе доказательств, которую задействовал Джо, чтобы открыть ей глаза на истинную суть привычки извиняться, меня заинтриговала. Она ясно свидетельствовала, что философствование для мистера Моргана не есть игра; что свои умозаключения он проводит в жизнь недрогнувшей рукой; и Ренни сразу стала отчего-то фигурой более занятной. Я даже осмелюсь утверждать, что этот маленький анекдот именно и заставил меня согласиться на предложение, сделанное Джо чуть позже, когда Ренни вышла к нам на лужайку.

— Джейк, а вы любите ездить верхом? — спросила между делом Ренни.

— Никогда раньше не пробовал.

— Да что вы, это же такой кайф; вам обязательно надо попробовать — как-нибудь, со мной.

Я поднял брови.

— Да, мне кажется, начать лучше именно с этого, а уже потом перейти к лошадям.

Ренни хихикнула и качнула головой; Джо рассмеялся в голос, но, как мне показалось, без особого энтузиазма. А потом я увидел, как морщины на его челе разгладились.

— Слушай, а ведь неплохая идея! — воскликнул он, обращаясь к Ренни. — Научи Джейка ездить верхом! — Он повернулся ко мне. — Родители Ренни держат на ферме, тут, совсем неподалеку, скаковых лошадей; у меня времени на прогулки верхом считай что нет, а Ренни терпеть не может ездить одна. Я занят с утра до вечера, начитываю материал, пока не начались занятия. Почему бы Ренни тебя не поучить — соглашайся. У Ренни будет возможность побольше времени проводить на свежем воздухе, а заодно и наговоритесь вволю.

Внезапно вспыхнувший в Джо энтузиазм несколько меня шокировал, как и откровенно дурной тон, — то, что разговоры со мной пойдут Ренни на пользу, подразумевалось само собой. И я получил удовольствие весьма предосудительного свойства, когда заметил, что и Ренни, в свою очередь, недобро эдак прищурилась: муж явно не настолько еще ее выдрессировал, чтобы его непосредственность время от времени не действовала ей на нервы, хотя она тщательнейшим образом постаралась скрыть свое неудовольствие от Джо.

— Что ты по этому поводу думаешь? — он от нее отставать не собирался.

— Я думаю, идея просто грандиозная, если, конечно, Джейк согласится, чтобы я его учила, — быстро ответила Ренни.

— А ты согласен? — спросил у меня Джо.

Я пожал плечами.

— Да мне, в общем, все равно.

— Ну, что ж, если тебе все равно, а мы с Ренни за, значит, договорились, — рассмеялся Джо. — Короче говоря, хочется тебе этого или нет, вопрос решен, если ты не собираешься отказываться наотрез, вроде как с этим обедом!

Мы усмехнулись, переглянулись и оставили тему, потому как Джо со счастливейшей из мин принялся растолковывать мне, что мое утверждение (по телефону, насчет прибытия на обед вне зависимости от того, хочу я этого или нет) по сути своей нелогично.

— Если бы ты не сбил Ренни с толку этим своим подначиванием, она бы тебе сказала, — он улыбнулся, — что единственным достоверным критерием человеческих желаний являются поступки — конечно, говоря в прошедшем времени: если человек что-то сделал, значит, именно это он сделать и хотел.

— То есть?

— Разве не понятно? — спросила меня Ренни, а Джо откинулся в шезлонге и расслабился. — Суть в том, что у человека могут возникнуть самые разноречивые желания или нежелания — ну, скажем, нежелание ехать к нам на обед и нежелание нас обидеть. Но раз уж ты все-таки приехал, значит, второе было сильней, чем первое: при прочих равных ты бы к нам не поехал, но прочих равных не бывает никогда, и тебе дешевле было с нами отобедать, чем обидеть нас отказом. И ты приехал — случилось именно то, чего ты в конечном счете хотел сам. Тебе не следовало говорить, что ты пообедаешь с нами, хочешь ты этого или нет, тебе следовало бы сказать, что ты пообедаешь с нами, если желание ехать пересилит в тебе желание не ехать.

— Это вроде как сложить плюс сто и минус девяносто девять, — сказал Джо.

— В ответе получаешь плюс пшик, но все-таки плюс. Вот тебе еще одна причина, по которой глупо извиняться за сделанное тобой — на том основании, что ты этого делать не хотел; раз сделал, значит, хотел сделать. Об этом важно вспоминать почаще, особенно если ты преподаешь историю.

Я заметил, как покраснела — едва заметно — Ренни при упоминании об извинениях.

— Ммм, — ответил я Джо, на самый что ни есть недирективный манер.

Неловкая сила Ренни привлекала меня в течение нескольких недель, последовавших за обедом из креветок, риса, пива и ценностей, которым меня угостили Морганы. Была неловкость физическая, была неловкость речевая — Ренни могла споткнуться на ровном месте, могла и сморозить незаметно для себя нечто несусветное, — и мне было любопытно, от чего это в ней: от врожденной дубоватости или от силы, природной и лишенной грации.

По крайней мере, в самом начале наших тренировок я думал о ней именно так. Я смотрел на нее свысока, я был исследователь, а она — предмет исследования, но высокомерен я не был и к любопытству примешивал изрядную долю симпатии. Да и чувство превосходства пришлось как нельзя более кстати и помогло мне с честью одолеть первый этап обучения, иначе, боюсь, я просто махнул бы на все рукой. Страшила меня не работа, а неизбежное при овладении чем-то новым состояние дискомфорта, дурацкое мироощущение новичка, салаги, и вряд ли я когда-нибудь научился бы ездить на лошади (гипертрофированным интересом к данному виду спорта я и раньше не страдал), если бы эти особого рода любопытство и особого рода чувство превосходства не уравновешивали уязвленной гордости.

Ренни была великолепной наездницей и отменным учителем. Выезжали мы обыкновенно по утрам, довольно рано, иногда после ужина, и делали это каждый день, если дождь не стоял стеной. Я подруливал к дому Морганов в половине восьмого или в восемь, а то и раньше, и садился с ними завтракать; потом Джо принимался за дневную норму книг и конспектов, а Ренни, мальчики и я делали еще четыре мили до фермы. Миссис Макмэхон, мать Ренни, брала на себя детей, а мы отправлялись кататься. Она ездила на горячем мышастом жеребце-пятилетке пятнадцати ладоней в холке (ее характеристика), по имени Том Браун; мне досталась гнедая кобыла Сюзи, семи лет от роду, с белым пятном на морде, шестнадцати ладоней, которую и Ренни и ее отец в один голос провозгласили покладистой, хотя мне она показалась весьма норовистой. Отец Ренни держал эту пару для собственного удовольствия, но выгулять их как следует время у него выдавалось нечасто, так что идея Джо и ему пришлась по вкусу. Первое, что он сказал, когда увидел нас в надлежащей сбруе (Ренни настояла, чтобы я купил себе хлопчатобумажные галифе и специальные сапоги), было: «Н-да, Рен, я вижу, Джо приглядел тебе компаньона!»