Николай Самохин - Юмористические рассказы

— Да, мужики, — спохватился я. — Что-то мы совсем в сторону ушли от Семкиного миллионера. Давайте послушаем.

И Семен стал рассказывать.

— Считайте, — сказал он, — если грамотные… Почем у нас здесь дачи, к примеру, двухкомнатные, с верандочкой, летнего типа — сами знаете. Ну, а на юге, соответственно, раз в десять дороже. Так вот, у него в Хосте капитальный особняк — двухэтажный, на двенадцать комнат, с гаражом и бетонированным винным подвалом. Это — раз. В Гагре — второй. Правда, поменьше. Там у него родная тетка живет, одинокая — он ее специально из Воронежа выписал. Она ему дом караулит и вроде хозяйки гостиницы считается: сдает на лето койки отдыхающим. Сын, студент зубопротезного техникума, недавно женился, так он его отделил — построил точно такой же, как у себя, особняк, обставил все двенадцать комнат арабской мебелью, а в гараж новые «Жигули» загнал. У самого две черных «Волги» — другой цвет он не признает. Одна, чтоб разговоров не было, на тестя записана, но тесть на ней не ездит — выдал доверенность на дочку…

— Шесть с половиной, — сказал вдруг Левандовский.

— Чего шесть с половиной?

— Да я тут прикидывал по ходу… Округленно, конечно… Шесть с половиной миллионов насчитал примерно. В старых, само собой.

— Ну, — согласился Семен, — если не больше. А ты прикинь еще, сколько он так проживает. Каждый год с женой то вокруг Европы, то вокруг Азии, то Куба — Мексика — Канада… А нынче сюда прилетал. Сына у него отправили на практику, на север. Так он пароходом не стал добираться, договорился с кем-то, откупил вертолет на полтора суток — от Камышлая до Усть-Чучуйки и обратно. А почем час вертолетного времени, знаете? Ого-го!.. Так что на фига ему Рио-де-Жанейро, когда для него и здесь Сан-Франциско. — Семен отхлебнул из рюмки и сощурился. — На обратном пути ко мне заскочил… Ну, Зинаида на стол собрала, я было две бутылки «Пшеничной» достал — так что ты! Убери, говорит, назад, потом пригодятся. Открывает чемодан — а он под крышку марочным коньяком забит и красной икрой. Коньячок-то чувствуете какой? Из тех еще остатков…

Гром не грянул.

И стул ни под кем не скрипнул.

Трущеткин сказал «хм», проглотил миллионерские опивки и поднял глаза к потолку, прислушиваясь к поведению организма.

Веня Левандовский, уставясь в тарелку, неслышно шевелил губами — наверное, все еще подсчитывал, полный миллионер этот Семкин друг или ему все же какого-нибудь пустяка до миллиона не хватает.

Семен Разгоняев барабанил пальцами по столу, и на лице его было написано: «Так-то вот, любезные! Это вам не мэнээсы ваши».

А я вдруг вспомнил…

Про то, как Игорь Трущеткин три месяца спал в редакции на газетных подшивках. Из принципа. Игорь не хотел идти на частную квартиру, чтобы не поощрять собственнических инстинктов закаменских старух. Про то, как тишайший Веня Левандовский ударил возле стадиона «Сибирь» спекулянта хоккейными билетами. Веня ударил его авоськой, в которой было четыре десятка диетических яиц, — и спекулянт сразу стал желтеньким, как цыпленочек. Мы спасли Веню от пятнадцати суток — скинулись и заплатили тому гаду полсотки, на которые он претендовал. А Вене дали четыре восемьдесят на яйца.

Веня тогда очень переживал. «Жаль, — говорил он, — что полсотня только одна. Я бы с удовольствием еще разок его навернул — вторую порцию не пожалел бы». Хотя Веня знал, что такое для него — явиться домой без яиц. Клава его точно загрызла бы. Она уже и тогда — пятнадцать лет назад — порядочная отрава была.

Вспомнил я и то, как главный наш душитель куркулей Семен Разгоняев, в полном соответствии со своей фамилией, разогнал однажды свадьбу у своего школьного друга. На свадьбе этой в изобилии подавались куры, но какие-то странные. Точнее, не куры даже, а исключительно куриные ножки. И Семен все острил сначала: куда же, мол, туловища-то поулетали? Пока ему соседка потихоньку не шепнула: «Чего вы удивляетесь? Теща-то женихова в столовой работает — она их за месяц до свадьбы наоткручивала». Тогда Семен выбрал самую здоровую ногу, поднялся и объявил, что пойдет сейчас морду школьному другу натыкает за таких родственников. Родственники — все здоровые амбалы — кинулись крутить Семену руки, да разве ему скрутишь. Он уже в те годы девяносто семь килограммов весил. В общем, Семен, как Тарас Бульба, таскал повисших на руках родственников по всей квартире. Они перевернули стол, побили бутылки, перетолкли ногами этих самых будто бы куриц, салаты и форшмаки — общей стоимостью на четыреста рублей, а на Разгоняеве порвали выходной костюм.

И вот теперь… Встанем ли? Вспылим? Скажем?..

Первым нарушил молчание Игорь Трущеткин.

— А убедил, старик! — сказал он весело. — Убедил… Не знаю, что там за особняк у него, а коньяк — просто блеск. То-то я гляжу — печень моя помалкивает. Я, знаешь, когда местного розлива выпью — ну, прямо как кирпич проглочу. А тут целый вечер поддаем — и хоть бы хны…

Потребовалась мне недавно фотография. Тринадцать на восемнадцать.

То есть не мне лично потребовалась. Сам на себя я могу, если захочу, и в зеркало полюбоваться. С меня потребовали. В издательстве. Чтобы поместить мой портрет в книжке. Дескать, давайте все же поместим — чем вы хуже других, книжки которых с портретами выходят? Тем более, что некоторые читатели интересуются: каков, мол, этот автор из себя — старый, молодой, брюнет или, может быть, лысый? Вот и давайте мы вас обнародуем.

Дело, в общем-то, пустяковое. Однако я перед ним вдруг затоптался в нерешительности. В ателье мне идти уж очень не хотелось. Во-первых, я на фотографиях всегда получаюсь какой-то окаменелый, как солдат, замерший по стойке «смирно». Во-вторых, видите ли, у меня лицо с детства усеяно родимыми пятнышками, которые, возможно, и портят общее впечатление, но все же они мои, а не чужие, и я ими по-своему дорожу. А фотографы, желая, наверное, угодить клиенту, эти пятнышки аккуратно соскабливают. Заодно убирают шрам на лбу и подчищают кой-какие преждевременные морщинки. В результате я получаюсь гладкий и до неприличия молодой.

Ну, когда на документ снимаешься, это еще ладно. А перед читателями мне, понятное дело, совсем не улыбалось предстать с вытаращенными глазами и молодцевато вздернутым подбородком. Хотелось, наоборот, выглядеть задумчивым, углубленным в свой внутренний мир — словом, инженером, как говорится, человеческих душ и литератором, а не ковбоем.

Вдобавок, один мой коллега еще подлил масла в огонь.

— Хочешь быть красавцем, — сказал он, — иди в ателье. А если предпочитаешь остаться самим собой, попроси какого-нибудь знакомого фотокорреспондента — пусть он тебя врасплох шлепнет, из-за угла.