Николай Самохин - Шашлык на свежем воздухе

В нашем городе построили подземный переход. Построили его в самом гробовом и неблагополучном, с точки зрения дорожных происшествий, месте. На этом участке каждую минуту проходило двадцать четыре груженых самосвала в одну сторону и двадцать четыре порожних—в обратную. Шли также автобусы и троллейбусы, легковые автомашины и мотоциклы. Проскакивали, кроме того, панелевозы, подъемные краны и легкие колесные тракторы марки «Беларусь».

В общем место было определено бесспорное. И не удивительно, что в день открытия тоннеля все газеты опубликовали короткие сообщения, а главный архитектор города и начальник местного ОРУДа выступали по радио. Сначала главный архитектор доложил про конструктивные особенности и внешнюю отделку перехода, а потом начальник ОРУДа долго развивал версии о значении его для безопасности движения. Он даже высказал уверенность, что статистика наездов автомобилей на пешеходов круто пойдет вниз. Правда, какова эта статистика, начальник не сказал, но любители утверждали, что давят на проклятом участке каждый божий день.

Тоннель открылся вечером, а на следующее утро возле него объявились первые пешеходы. Они подходили, осматривали бетонный парапет, некоторые даже спускались по ступенькам и нерешительно заглядывали внутрь. Но затем вылезали обратно и шли через дорогу старым путем.

До самого вечера над переходом скрежетали тормоза, и рассыпалась нервная шоферская матерщина. За весь день только один молодой человек спустился в тоннель. Он прошел его насквозь, постоял на той стороне и опять нырнул под землю. Выбравшись на прежнее место, молодой человек пожал плечами и отважно ринулся в узкую брешь между бензовозом и троллейбусом…

То же самое повторилось на второй, третий, четвертый и пятый день. Переход стоял или, будем говорить, залегал мертвым капиталом. На ступеньках его оседала пыль и копились окурки.

Иногда к переходу подъезжал сам председатель райисполкома. Он гулял по тротуару и печально гладил облицовочную плитку парапета.

Так и пустовал тоннель, пока внутри сама по себе не начала осыпаться штукатурка и не выщербился почему-то цементный пол. Тогда под землей организовали ремонтные работы, а наверху укрепили табличку:

Первый пешеход, которого задержал внизу бригадир штукатуров, рванув на груди рубашку, крикнул:

— Значит, пусть меня давит, так?! Пусть калечит, да?!

— Куда ж я теперь, с дитем? — всхлипнула подоспевшая следом за ним мамаша.

А сзади уже колыхались и наседали не желающие быть задавленными.

— Вот, значит, как! — злорадно сказал некий, возвышающийся над остальными, гражданин. — Значит, и по земле нельзя, и под землей нельзя! Рабочему человеку, выходит, ступнуть негде!

— Да что с ним разговаривать! — взвизгнули где-тоу входа.

В следующий момент жидкий заслон из ремонтников был опрокинут, и толпа пешеходов потекла через тоннель.

Вечером мы были приглашены на юбилей главного инженера, и в обеденный перерыв я заскочил в парикмахерскую — побриться.

— А постричься вы разве не хотите? — спросила мастер.

— Можно, — сказал я. — Заодно.

Парикмахерша развернула передо мной журнал мод на страничке «Мужчина и прическа» и, — ткнув в один из шикарных проборов, спросила:

— Такую?

Честно говоря, все прически показались мне совершенно одинаковыми, и я безразлично кивнул:

— Да, пожалуйста…

— Вам эти очки не идут, — деликатно заметила парикмахерша, расчесывая мою обработанную голову. — Вот посмотрите-ка, — она показала мне страничку «Мужчина и очки».

— У меня вообще-то есть другие, — сказал я и вынул из кармана очки. — Я в них читаю.

— Эти — в самый раз, — сказала мастер. — Вы их и не снимайте.

Она еще раз придирчиво осмотрела меня, склонив набок голову.

— Галстук я бы перевязала.

— Знаете, сроду не умел их завязывать, — сознался я. — Раз в месяц ношу приятелю — он навязывает мне узлов.

— Разрешите, — прищурилась мастер и ловко перевязала мне галстук.

— Хм… Действительно, — сказал я, потрогав узел. — Страничка, надо полагать, называется «Мужчина и галстук»?

— Нет. «Детали делают моду», — ответила мастер…

На улице меня окликнули.

Меня окликнула дама, вышедшая из соседних дверей «Дамский зал и маникюр».

— Привет! — оказала дама и помахала ручкой.

— Добрый день, — вежливо кивнул я и подумал: «Обозналась, видать, тетя».

— Ты что, милый, не узнаешь меня? — удивилась дама.

Вот те раз!

Кто же это такая? Я растерянно уставился на нее и заморгал.

Дама рассмеялась и сняла темные очки.

— А теперь?

— Ну, теперь! — сказал я, переминаясь с ноги на ногу. — Теперь… Совсем другой коленкор. Хе-хе. Теперь…

«Черт побери! Где же я видел эти глаза? Где, где, где, где?!! Вот совсем недавно и близко…».

— Ладно, не мыкайся! — начиная сердиться, сказала дама. — Вижу, что не узнаешь.

«Стоп!!! Вспомнил! Вспомнил, где видел. В журнале «Силуэт» — под рубрикой «Скромная помощь природе». Вот дела!»

— А если так? — сказала дама, быстро сдернула с шеи розовый платочек и прикрыла им замысловатую рыжую прическу, смастерив некое подобие лысины.

«Мать честная! Главбух наш! Дубейко! Петр Кириллыч! Вылитый!» Я чуть было не заорал: «Петр Кириллыч! Что это ты вырядился, старый хрен?!» Однако вовремя спохватился: Петр Кириллыч пониже будет. И потом… некоторые, так сказать, особенности фигуры. У Дубейко их никак не могло быть…

— Да ты что, смеешься! — вспыхнула дама, срывая платочек.

И тут я решился. Набрал полную грудь воздуха и выпалил:

— Извините, гражданочка, вы меня принимаете за кого-то другого.

И пошел.

— Стой! — угрожающе крикнула дама и погналась за мной, на ходу подсучивая правый рукав.

«Кошмар! — похолодел я. — С мужем спутала. Сейчас врежет по физиономии».

Но, видно, дама была настроена не столь воинственно. Она ткнула мне под нос обнаженный локоть и спросила:

— А это что?!

И тут я увидел родинку. Милую, знакомую, тысячу раз целованную родинку.

— Господи, Машка! — закричал я. — Ты, что ли?

— Ну! — сказала жена, распуская рукав. — А кто же еще… Сегодня иду со своим благоверным на юбилейный вечер — надо же выглядеть красивой…

Свободных мест в ресторане, конечно, не было. Были свободные ряды. На столиках правого ряда стояли таблички — «Для делегаций», на столиках левого ряда лежали бумажки — «Не обслуживается».