Леонид Лиходеев - Я и мой автомобиль

— У меня братан в колхозе механиком.

— Гена, ты хочешь ремонтировать трактора?

— Зачем трактора? Машины… Они там станцию техобслуживания открывают. Слесаря нужно. — И он встал, чтобы дотянуться до пепельницы.

За окном громоздился город.

Краны подтаскивали к небесам двадцатиэтажные дома, просвечивающие насквозь в ясном морозном дне. Я любил смотреть на эти бетонные корабли с правильными вырезами окон, оживающими на глазах. Я видал их размашистые костяки, и видел, как они зарастали плотью, и ждал, когда они брызнут живым, теплым светом возникающей в них жизни.

— Здорово растут, — похвалил Генка, — пошла отделка… Теперь главное — не тушеваться.

— Да, — согласился я, — красиво. Я люблю смотреть, как вырастают дома, наращивая этажи…

Генка пустил дым:

— Тут смотреть не приходится. Тут самый раз квартиру ремонтировать — материал под боком… У них там такой отделочный материал — нигде не достать…

— Гена! Значит, ты не радуешься этому неудержимому росту?

— Радуюсь… Отчего не радоваться?.. Тут главная радость малярам и водопроводчикам… Если вам, к примеру, плитку надо поменять или раковину — не тушуйтесь…

Мне был неприятен Генкин меркантилизм. Мне всегда казалось, что он несколько однобок и утилитарен. Я перевел разговор:

— Значит, колхоз строит автостанцию?

— Строит.

— Как же они ее открывают, Гена? Где?

— Так, при дороге… Все как надо, по-умному. Братан говорит — колхоз решил и средства отпускает. Если разрешат — откроют… У них пока еще разрешения нет. Какая-то паскуда накапала, что не имеют права. Консервный завод им можно, автостанцию — нельзя… А там председатель — жох парень, правильный мужик! Говорит, главное — не тушеваться. Они уже подъемник купили, гидравлический. И свинарник вычистили. И вот — комиссия! Так и так — тушуетесь? Председатель права качает, подъемник не показывает. Кто это вам накапал? В общем, подождать надо. А мне что? Главное — не тушеваться…

— Погоди, Гена. Они все-таки будут открывать станцию?

— А то! Они ее откроют под видом консервного завода. В свинарнике. Им свиней держать невыгодно. Им коров выгодно. А тут мне надоело…

Светлые Генкины глаза сияли чистым омутом в белых ресницах.

— Мечта у меня такая есть, — пояснил он. — Жить в городе, а работать в колхозе… Четыре сотни положат как пить дать… Конечно, с вашего брата собственника будем брать дороже, но зато сделаем не тяп-ляп…

Он ушел, оставив меня с моими мыслями и воспоминаниями, ибо для меня кончилось время отдавать и наступило время получать…

« Свидетель Брюховецкая показала:

— В тот момент, когда я находилась примерно посередине правой стороны проезжей части, то в светофоре включился желтый сигнал. Я ускорила шаг и увидела автомашину марки «Москвич», которая летела на меня. Я побежала к резервной зоне. Я была сильно возмущена тем, что машина марки «Москвич» чуть-чуть не сбила меня. И она сбила мужчину, который упал…»

« Свидетель Пятихаткин показал:

— На проезжей части у линии «стоп» стоял механический транспорт, который ожидал разрешающего сигнала для дальнейшего движения. Когда я отошел от правого тротуара около десяти метров, то в светофоре включился желтый сигнал. Я ускорил свой шаг, смотря в левую сторону, и увидел автомашину марки «Москвич», которая следовала со скоростью около шестидесяти, но не менее сорока километров в час на расстоянии трех метров от осевой линии впереди потока остального механического транспорта. Сбежав буквально с пути следования автомашины «Москвич», я стал смотреть ей вслед, ожидая, что будет. И действительно, на расстоянии около двадцати метров услышал глухой удар. Когда я услышал удар, никакого другого транспорта вокруг не было и удар принадлежал несомненно этой автомашине марки «Москвич».

« Свидетельница Волновахина показала:

— Я видела эту женщину за рулем, когда она уже убила старика. Она была выпивши, так как ехала, ничего не соображая, а когда остановилась, тоже ничего не соображала. Ехала она быстро, ровно бы спешила, а куда — не знаю…»

Теперь я возвращаюсь к себе, сопровождаемый сочувственными взглядами моих соседей, неся свою руку наперевес. Мой автомобиль стоит под снегом, как в гипсовой повязке, — только фары торчат. Он отводит глаза в сторону. Ему неловко, я понимаю.

Миша, слесарь домоуправления, по прозвищу Михаил Архангел, вездесущий молодой человек, представитель ищущего поколения, умеющий смотреть не мигая, встречает меня всякий раз вопросом:

— Машину будем мыть?

При этом он хохочет короткой очередью. Действительно смешно: куда ее мыть, если рука сломана? Пошутив, Миша говорит:

— Хреновина!

Это означает, что рука скоро срастется и тогда уж непременно помоем машину.

— Давай рубль, — добавляет Миша, что, в общем, не обозначает ничего.

Я замечаю повышенный интерес к моей особе. Со мной теперь здоровается, я бы сказал, расширенный контингент жильцов, гораздо больший, чем прежде. Дети пропускают меня в лифт первым. Взрослые открывают передо мной подъезд. Один отрок со второго этажа даже вызвался сбегать для меня в магазин. Он забарабанил в дверь и отчаянно закричал мне в лицо:

— Дядя! Давайте авоську и деньги!! Я вам куплю хлеба!!! И масла!!!

Я дал ему злата, погладив левой рукой по плечу.

Отрок выпорхнул в дверь, вереща зарезанным голосом:

— Валера! Подожди! Сейчас куплю жратвы калеке с десятого этажа!

— На фиг он тебе сдался?! — заверещал Валера.

— Мамка велела! Калекам надо помогать!!!

Да, это была слава. Ибо настоящая слава приходит лишь тогда, когда в ее процесс включаются дети.

Отрок вернулся довольно быстро, притащив все, что было заказано, и снова заорал:

— Папа велел вам заходить!!! Ну, пока!!!

— Постой. Как тебя зовут?

— Федор! — заорал отрок, скатываясь вниз по ступеням и игнорируя лифт.

Я чувствую, что наступили лучшие дни моей жизни. Как бы не прозевать их…

— Ну как, срастается? — спрашивают меня, и я понимаю, что это лучший вид приветствия.

— Машина до добра не доведет, — ласково сообщила мне старушка, ковырявшаяся у почтового ящика.

— Эх, дела, — вздохнул старик, грохнув мусоропроводом, — раньше людей на фронте калечило, а теперь — во как…

В голосе его звучало неодобрение. Он, вероятно, предпочитал установленный веками порядок.

— Продать ее надо к чертовой матери! — заявил дядя с седьмого этажа.

Активный пенсионер Григорий Миронович смотрит на меня выпу-ченно, но удовлетворенно:

— Вот видите. Когда люди делают не то, что им положено, это отсебятина… Они несут наказание.