Дмитрий Стародубцев - Семь колодцев

Впрочем, Вовочку едва ли заботит назревающий кризис. Он, как всегда, беспечен, и у него на вооружении сотни других способов на полную катушку отметить «день защиты полезных насекомых».

Последствия: конечно, рано или поздно все выяснится, но пока Вовочка беззаботно порхает по жизни и любит с ехидной усмешкой повторять посвященным: «Я решаю проблемы по мере их поступления. Чего раньше времени голову в петлю засовывать?!» И он где-то прав.

Мой сотовый телефон вот уже который день молчит.

Поначалу я радовался накатившейся тишине. Это было что-то новое.

Я слушал эту тишину с любопытством первооткрывателя.

Ведь я выплыл из таких бурных потоков, что никогда и не ведал этой самой тишины.

Прошла неделя.

Я начал с удивлением поглядывать на свою мобилу. Я уже томился.

Еще через неделю появилось желание, чтобы хотя бы кто-нибудь позвонил — пусть даже ошибочно. Но телефон молчал.

Я решил проверить наличие средств на счету. Все нормально.

Через месяц я окончательно насторожился. Отнес телефон в мастерскую. Проверили — все нормально.

Я ходил кругами вокруг своего сотового телефона и все смотрел, смотрел на него, ожидая звонка.

Я сидел возле него часами и гипнотизировал его, желая, чтобы он немедленно разразился звонкой тревожной трелью.

Но тщетно.

Через три месяца гробового молчания я понял: Я НИКОМУ НЕ НУЖЕН.

Лишившись своего бизнеса, офисов, филиалов, производств, автомобилей и, главное, лишившись своего второго сердца — Никробрил-продукта, не говоря уже о друзьях и любовнице, и оставшись без копейки, я почти месяц пребывал в тяжелом запое. С высот своего недавнего положения изобретателя и производителя самого продаваемого в стране товара я рухнул со скоростью метеорита и шмякнулся об землю с такой силой, что образовался кратер. И на время потерял сознание. А здесь меня уже поджидали, потирая руки, вовочки, лены и прочая безработная разношерстная сволота. Они высунули из вонючей трясины, в которой сидели, свои кровожадные щупальца, схватили мое израненное тело и затащили в омут.

Мне было уже все равно, что со мной станется. Я хотел умереть. Убить себя водкой или погибнуть от ножа в пьяной драке. По крайней мере, я настолько ничего не боялся, что даже самые бессовестные негодяи дивились моему хладнокровию в минуты крайней опасности.

Те дни вспоминаются разрозненными кусками, фрагментами. Как в фильме: здесь помню, а здесь не помню.

Помню, однажды мы с Вовочкой пьянствовали в дешевом баре в каком-то подмосковном городе (совершенно забыл, как мы там очутились). К нам подсели два уставших парня уголовного вида. Мы познакомились, а через час, благодаря длинному Вовочкиному языку, были уже закадычными друзьями. Вскоре наши новые собутыльники признались, что по пьянке кого-то грохнули и теперь в бегах, поскольку их ищет вся областная милиция.

Слушал я их нытье, слушал и вдруг тяжело вздохнул: — Мне бы ваши проблемы!

Изумленные ребята посмотрели на меня с нескрываемым уважением.

Помню, я кутил с проститутками, пропивал последнее с Вовочкой и его бациллой Леной, оказывался в самых невероятных местах и в самых невероятных компаниях. Я дрался, покупал ночью мутный слабый самогон у какого-то «Троллейбусника», продавал вещи и аппаратуру, дарил незнакомой женщине на улице охапку свежих роз.

И все посылал и посылал Вовочку в магазин. Тот в конце концов окончательно выдохся и спрятался от меня в деревне у родни, потому что больше не мог пить, как не мог больше выносить моего сумбурного и самоубийственного запоя.

Вот я каким-то образом просыпаюсь с утра в постели с замужней женщиной. С работы как раз возвращается ее муж, он мент — майор…

А вот я на другом конце Москвы в квартире, где нет ни одного предмета, кроме газовой плиты, лежу на голом полу в компании каких-то криворожих вьетнамцев. Как я оказался в этом притоне?

Одна пьяная оргия сменяет другую. Десятки новых лиц, десятки новых человеческих судеб, десятки новых историй.

Пьяная муть разговоров, бесконечные разборки и драчки, муки похмелья и блаженство опохмеленности.

Главное, никогда не понижать, иначе труба. То есть если выпил водки, то после этого нельзя пить ни пива, ни вина, можно только то же самое по крепости или что-то еще более ядреное.

В одном флаконе — абсолютный маразм и высшая философия.

А еще тысячи разнообразных мыслей, которые в обычной жизни никогда не придут в голову и тем ценны.

Я на самом дне, но никак не могу успокоиться. Я раздираю руками это дно, ломая ногти, я грызу его зубами, я желаю опуститься еще ниже, ниже этого дна, хотя бы на метр, хотя ниже уже ничего нет, кроме, наверное, самой смерти.

Вот я знакомлюсь на вокзале с миловидной юной девушкой, которая приехала с периферии в Москву поступать в колледж. Ее тоже зовут Верой, и я почему-то называю девушку «Маленькой Верой».

И вот она живет у меня целых две недели, молчаливо сидит за столом вместе с «взрослыми», так же молчаливо выпивает (поскольку не пить и даже пропускать тосты строго запрещено), потом покорно что-то готовит из остатков продуктов, потом потихоньку убирается, подгоняемая моими пьяными окриками (моя домохозяйка давно уволилась, поскольку мне ей нечем платить), потом с молчаливой признательностью в глазах глядит на меня после того, как я с героической мужественностью вырываю ее из лап своих пьяных дружков, которые уже силой раздели ее догола и приготовились жестоко изнасиловать. А потом молчаливо и безропотно отдается мне: или в моей спальне, или в душе, или в коридоре на полу, или в остановленном лифте, или в такси, или в леске за городом…

Познакомившись с Москвой и «москвичами» и пройдя за две недели полный курс «обучения», Маленькая Вера уезжает домой, поскольку колледж ей теперь не нужен. Благодаря мне она переместилась сознанием совершенно в другое измерение, и старые ее представления о жизни теперь кажутся ей детскими, несуразными.

Я покупаю ей на последнюю мелочь билет до дома, какой-то еды, дурацкий сувенир, обещаю позвонить, приехать, а может быть (чем черт не шутит!), даже как-нибудь позвать ее замуж, и она смотрит на меня сквозь мутное стекло плацкартного окна тронувшегося поезда, и в ее обычно молчаливых глазах впервые за все эти дни появляются по-настоящему сильные эмоции: горячая надежда, что я выполню хотя бы десятую часть данных ей обещаний, и одновременно отчаянная печаль — врет он всё. Я улыбаюсь ей с легкой грустинкой, подмигиваю: мол, не горюй! — а сам понимаю, что вижу ее в последний раз, да и она, наверное, это понимает.

Поезд уходит. Тут же из-за угла появляется запыхавшийся Вовочка. У него за пазухой две бутылки водки.