Евгений Шестаков - Номерные сказки

— По случаю благополучного моего возвращения из... — он задумался.

— С приездом, батюшка! — гаркнул хор, и громче всех шут на нужнике. Царь присел, но сделал вид, что чешет через сапог пятку.

— Сойди, Сеня. Хвалю. Сыми клюв, люди кругом. За маскарад потешный хвалю. Прикатить еще три и раздать ковшики. Хвалю. Прикатить три и одну на потом. А за эту крепенькую хвалю...

...Но всего их выпито было восемь. А когда прикатили еще две бочки, то выпито стало десять. Оттыкая одиннадцатую, шут упал в нее лицом и был спасен только тем, что выпитое им зелье перетекло вниз и силой тяжести опрокинуло его на лавку. Икнув на прощание, шут разбросал ноги и захрапел так, как и следовало после такого трудного и богатого событиями дня. Бояре же, переложенные духовенством, давно уже молчали в аккуратном сопливом штабеле. Царь-батюшка, подобрев душой сверх всякой меры, чокался перечницей с видимым только ему собеседником и наливал, наливал, наливал... Как и в старые добрые времена, которые вновь вернулись на землю после краткого потрясения.

В этот день его царское величество был печален и тих, как самка ежа после родов. Череда крупных праздников и мелких застолий испепелила душу государя. Крошечная и безответная, она ютилась где-то на задворках царского организма и ничего не просила.

— Может, мадеры хрюкнем, твое величество?- предложил из темного угла шут, душа которого, все еще навеселе, бродила по его шутовскому организму без всякой цели.

Царь скорбно поглядел на свое отражение в ближайшей пустой бутылке и не ответил. Только душа его где-то в печени беззвучно икнула и уронила голову.

— Мадеры, твое величество, хрюкнем — и по ягодки! Баб, то бишь, в деревню попугать сходим. А то вон карусель включим. Аль мы уже не добры молодцы с тобой?

Шут соскочил с сундука и схватил пузатую бутыль с мадерой.

— Не тронь! — трескучим голосом предупредило его величество. — Откроешь — сблюю.

— Кто?! — поразился шут. — Ты?! Сблюешь?!

— Как Бог свят! — подтвердило его величество. — И думать не могу. И говорить не могу...

Озадаченный шут опустился на пол и замолчал. Такое в истории государства случалось впервые. Надежа-государь, царь-батюшка, чьи питейные рекорды еще в начале царствования затмили все великие события прошлого, чье мужество в потреблении любого количества любых напитков приводило в трепет даже заморских великанов, чья глотка десятилетиями булькала по двадцать четыре часа в сутки, чей небольшой, но на страх врагам удивительно красный нос...

— Быть не может! — твердо сказал шут. — Не верю! И самогону на корочках не хочешь?

Царь дернулся на стуле и жалобно поглядел в потолок. Самогону на корочках не хотеть было невозможно. Самогон на корочках, светлее детской слезы, крепче братских объятий, "радость моя и Божия", как говаривал даже пивший в меру архимандрит, сладкое зелье, которое во дни праздников и несчастий, не советуясь, выбирали все поколения...

— Не могу... — прошептало его величество. — Душа не примает. Зови попов, Сеня. Чую, до завтрева схороните вы меня...

...Колокольный звон, не переставая, плыл над взбаламученным государством. Ставились свечки, читались здравицы, подгибались перед иконами колени. Архимандрит, благоухая лимоном, перелистывал скрижали, и от выдохов его свечи вспыхивали факелами.

— ...И сказано в начале всех времен: "Царь земной, вкус потерявший, желанье утративший, вместилище свое затворивший — не царь более, и не отец народу своему, не тесть зятю своему и тетушке своей не племянник. Ибо царь земной, бодрые напитки отринувший, молоку и квасу предавшийся — есть царь Последний, царь народа Пропащего, и знаменует собой конец сущему всему и конец всех времен..."

Архимандрита пошатнуло, скрижали выпали из его рук, и всеобщий крик ужаса, смешиваясь с медным звоном, напугал в небесной выси даже самых матерых ангелов.

А в это самое время в царском погребе, среди крепких запахов и нежных ароматов, в полной темноте носился шут. Пробегая ряд за рядом десятки бочек, больших и малых, он искал то, что нужно было найти обязательно. Атеист по роду своих занятий, монархист ввиду личной дружбы с царем и второй в государстве после царя питейных дел мастер, он знал, что ищет.

— ...Трон, корону, бинокль и подтяжки в музей сдайте... — слабым голосом диктовал с одра государь. Красный нос его заострился и походил на маленький стоп-кран в поезде для лилипутов. Жизнь покидала царя с каждым словом, и душа его, кряхтя, уже собирала по углам манатки. — Образ правления пущай народ изберет...

— Спи спокойно, надежа! Изберем! — суетливо выкрикнул неродовитый, но с большими планами боярин. В до неприличия маленькой голове его уже шлифовались и оттачивались варианты нового политического устройства, от Товарищеской республики с ограниченной территорией до Великого Боярского Шайтаната. Духовенство, в планы которого не входила безвременная кончина монарха и последующие реформы, стояло по углам молча и в строгой очередности сморкалось.

— Меня бы хоть погодил! — всхлипывала царица. — Что-ж ты, батюшка, из супруги вдову-то лепишь? Пожили бы ишо с десяток, внуков бы дождались, а там бы в полном соответствии рука об руку и преставились...

— Не гоните лошадей, батя! — подала свой грубый голос царевна. Малая корона на ее крупной для девицы башке смотрелась перстеньком. — Да и на памятник толковый средств в казне нету. Хочете как дурак под кафельной плиткой покоиться?

— ...Сеню, шута моего забавного, в подпоручики воздухоплавания жалую, и в память обо мне пусть еще три размера к туфлям добавит, — не слушая никого, бормотал царь. Потная лысина его с ободком от тяжелой праздничной короны все сильнее вдавливалась в подушку. Колокольный звон снаружи в сочетании с внутричерепным грохотом похмелья давали стереоэффект, от воздействия которого царские мысли наслаивались одна на другую и в речевом исполнении выглядели довольно странно. — Вот и сказке конец. А конец — телу венец. Скоро кака скакивается, да не скоро тело телится. Ку-ку, мои дорогие! Бум-бум, родные и близкие! По барабанным перепонкам противника — пли! Выползала Дусенька да поиграть на гусельках... Здравствуй, куры, я — Гефест, переплющу весь насест! Здравствуй, дура, я — дурак, предлагаю крепкий брак! В тили-тили-тесто запекли невесту! На рогах своих двоих скачет пьяненький жених!..

Уже тянули со двора шланг обмывать отходящего в безумии царя; уже плели венки "Государю нашему от опустевших просторов"; за дворцом наспех колотили гроб огромного водоизмещения; неродовитый, но с большими планами боярин уже носился по подворотням в поисках единомышленников; уже за архимандритовой пасекой формировались первые колонны красномордых плакальщиков, а в царском погребе...