Евгений Шестаков - Номерные сказки

Ввиду внезапной нервной болезни султанского посланника оставшаяся часть процедуры переговоров и подписания была скомкана и заняла считанные минуты. Посланник подмахнул все, что продиктовал ему неторопливо прохаживающийся царь, а также дополнительные пункты из числа того, что ляпнул при этом переодевшийся и клюкнувший для сугреву шут. Последнее, в частности, содержало в себе такие суждения о политике султана как "не твоего, курицына сына, нищенского ума дело" и "кабы тебе, упырю, ряшкой-то окончательно не распухнуть". Старея на глазах, султанский посланник упятился к своей карете и галопом несся до самой своей столицы, забыв по дороге пересесть на корабль. А царь да шут, не сговариваясь, полезли в подвал, где среди бочек и ковшиков уподобились тем большим серым животным, для которых, говорят, два ведра выпить — лишь язык намочить.

В этот день всем двором обсуждали проблемы и перспективы дальнейшего увековечения славы царя-батюшки как одной из самых ярких личностей тысячелетия.

— Хороший памятник поставить — это тебе не хрен там чего как! — глубокомысленно заметил царь. Вот уже два часа, как не было предела его мудрости. Он говорил, и все слушали. Идея обсуждалась грандиозная — в ознаменование предстоящих юбилеев построить государю конный памятник возле архимандритовой пасеки.

— Хороший памятник — это допрежь всего одного железа на коня пудов семьсот. Да меч в десницу — пятьдесят, да борода, да сам пудов двести потяну. Улыбка на лице червонного золота — с полпуда. И у коня улыбка — пудик.

— А то, может, пока деревянный поставим? — сладким голосом предложил казначей. Он был скупердяй и любил строить дороги. — Пока два малых деревянных поставим, а как дорогу за околицу выведем, так рядом конный с копьем и драконом закажем.

— Дороги... — насупился царь. — Этих дорог сколько не строй — один убыток. Иностранцы смеются, а свои тропами привыкли. Опять же разбойники заведутся. А памятник — он мильен лет простоит безо всякого вреда! А также личный мотив учти. Плохо, вижу, учитываешь.

— Дак я разве чего... — покорно пробормотал казначей. — Да осенью-то все одно юбилей. Тогда бы и присовокупили.

— Грозовые явления в заднице! — громко сказал шут. Он спал под троном, и ему снилось что-то непонятное.

— Как? — приставил ладонь к уху не расслышавший царь.

— Воробья за бороду не схватишь! — поворочавшись, изрек шут. Царь посмотрел в потолок и задумался.

— А ведь дело говорит, — сказал он, погодя. — Так ведь оно и есть. Ну, ежли бы и объявился воробей-то бородатый, так как его хватать? С бородой — старый, значит, совестно будет хватать-то. Вот ежли, к примеру, бегемот с рогами — этого и пнуть не грех. Али бревном каким прищемить. От его, монстра, не убудет.

Придворные и челядь с удивлением вылупились на государя. Абстрактные, ни к чему не обязывающие суждения были для них новинкой.

— Восьми лицедеям полведра не доза! — предложил другую тему шут. Он лежал щекой на оброненной царевой булавке и поэтому был разговорчив.

— Это верно, — улыбнулся царь. — Это он правильно толкует. Полведра под капусту я и один осилю, было бы о чем пить.

— С миру по нитке — царя долой! — вдруг выкрикнул шут и в холодном поту проснулся. Царь крякнул и вцепился руками в подлокотники.

— Это вот как же? — напряженно спросил он. — Это пока еще намек, али уже лозунг?

Шут под троном молчал. В душе он был законченный монархист, в ней же считал царя своим личным другом, а теперь его длинный сонный язык одним взмахом перечеркнул то и другое.

— Дожили, твое величество! Гороховый взбунтовался! — с прискорбием заметил не родовитый, но с большими планами боярин. Он учуял политический момент и норовил подставить царю-батюшке свое округлое плечо. — Это теперь и грамотею нашему работа: проверить, в нужнике-то не прокламации ли стопкой уложены. Вылазь с-под трона, нетопырь! Его величество гневаться желают! Сабельку принесть кликнуть, твое величество?

— Мятные конфетки легко снимают напряжение! — добрым голосом сказала царица. Все обернулись и уставились на нее. Царица спала в кресле, инстинктивно подергивая зажатыми в руках спицами. Ее милое в целом лицо улыбалось во сне, большой голубой пряжкой на туфельке играл кот, о преданности ее режиму и общем благонравии ходили легенды. Царица почмокала губами и дополнила:

— Луковый настой с капустой называется в народе супом.

— Спит. Одеялом накройте, — пробурчал царь, вновь оборачиваясь к возникшей проблеме.

— Много денег лучше, чем воровать нельзя! — интригующе произнесла царица и всхрапнула. Царь застыл вполоборота. Бояре разинули рты. Шут, не открывая глаз, внимательно слушал.

— Долой, долой ледащий! — сказанула спящая царица и махнула ручкой. — Сам не можешь — другим дай повозиться!

Именно в этом месте впервые за династию и слетел с трона законный по всем летописям государь. Потирая ушибленные чресла, он поднялся с пола и молча взглянул на бояр. Не родовитый, но с большими планами острым глазом окинул государев лик и воздел руки.

— Измена! — завопил он...

...Когда в камере стало совсем темно, шут с царицей отложили карты и задумались каждый о своем.

— Переусердствовал надежа, — сказал шут и щелкнул пальцем по королю пик.

— Кашу ему вчерашнюю подала, — вздохнула царица. — Пучит его, наверно. А вот тебя за что — непо-нятно.

— Дисфункция настроения мыслей, — туманно изъяснился шут. Он в тоске почесал щетину, улегся и надвинул колпак на уши.

В коридоре послышались шаги, окошко в двери приоткрылось, царь сунул в камеру разрезанный надвое кусок пирога и молча ушел. Губы его были обиженно поджаты.

— Серчает... — посетовала царица, уткнув подбородок в заскучавшие по вязанью руки. Шута рыбный пирог не обрадовал.

— Надо же, удружил! — сварливо сказал он. — В тюрьму посадил и пирогами потчует! А завтра повесит и прощения попросит. Справедливый!

— А потому что думать надо! — не выдержав, заорал подслушивавший под дверью царь. Гневно, но бесшумно топая припасенными меховыми стельками, он изволил сердиться так, как ему раньше не приходилось. — Дундук гороховый! Убивец мамкин! С-под самого государя пропаганду пущать! И бояре кругом! И прислуга! А он расхрюкался, вехотка сонная! Дошутился, рыло! На три веревки себе накукарекал!

Схватившаяся за сердце царица стала икать так громко, что царь в удивлении замолчал. Шут подал ей воды, усадил и подошел к двери.

— Слышь, величество... — тихо позвал он.

— Не об чем нам с тобой беседовать, — откликнулся царь. — Слушаю тебя.

— Записью, к сожалению, не располагаю... — таинственно и певуче молвил шут. — Потому как о твоем, государя, честном имени попечением зело и вельми радею. Но свидетели есть. Поелику же паки...