Дэвид Лодж - МИР ТЕСЕН

Фульвия Моргана пожала коричневыми бархатными плечами.

— Как обычно. Много скучных докладов. Посиделки в ресторане были веселее. — А кто там был?

— Спросите лучше, кого там не было. Герменевтики из Йеля. Специалисты по «Отклику читателя» из университета Джона Хопкинса. Местные аристотелевцы. И еще там был Артур Кингфишер.

— Неужели? Ему, наверное, годков уже немало.

— Он выступил — как вы это называете? — с программной речью. На открытии конференции.

— Ну и как она?

— Ниже всякой критики. Все хотели узнать, какую сторону он примет в отношении к деконструктивизму. За или против? Приведет ли посылки своих ранних структуралистских трудов к их логическим заключениям или же откажется от них и встанет на защиту традиционной филологии? — Фульвия Моргана говорила как по писаному — очевидно, цитировала наброски к сочиняемому ею отчету о конференции.

— Давайте я попробую угадать, — сказал Моррис.

— Напрасная трата времени, — возразила ему Фульвия Моргана, расстегивая привязной ремень и разглаживая на коленях свои бархатные бриджи. Тем временем самолет поднялся в воздух, чего Моррис даже не заметил. — Он сказал: с одной стороны — так, с другой стороны — эдак. И все вокруг да около. И все из пустого в порожнее. И ничего по существу. Он повторял то, о чем говорил и двадцать, и тридцать лет назад, только тогда это звучало интереснее. По правде сказать, мне просто стыдно за него стало. Несмотря на это ему устроили бурную овацию.

— Что ж, он все-таки величина. Или был ею, по крайней мере. Король среди литературоведов. Я думаю, для многих он воплощает собой наше академическое ремесло.

— Тогда я должна сказать, что состояние вашего ремесла вызывает серьезные опасения, — парировала Фульвия. — Что вы читаете? Книгу о Хэзлитте?

— Ее автор — мой приятель, англичанин. Я только вчера получил от него эту книгу в подарок. Правда, я не большой любитель подобного чтений. — Моррис поспешил отмежеваться и от старомодной темы, избранной Филиппом Лоу, и от столь же устарелой ее трактовки.

Фульвия Моргана наклонилась к Моррису и, прищурясь, вгляделась в фамилию автора на суперобложке.

— Филипп Лоу. Я его знаю. Он несколько лет назад приезжал к нам в Падую с курсом лекций.

— Точно! Он как раз вчера рассказывал мне об этой поездке. Она была очень насыщенной.

— В каком смысле?

— Ну, самолет, в котором он возвращался в Англию, загорелся — пришлось возвращаться в Италию и делать вынужденную посадку. Но все обошлось.

— А вот его лекции я бы насыщенными не назвала. Они были очень скучные.

— Да?… Впрочем, меня это не удивляет. Филипп — человек, неплохой, но явно не способен поразить яркостью мысли.

— И как вам его книга?

— Вот, послушайте, что я сейчас прочту, и вы получите о ней представление. — Моррис зачитал вслух абзац, отмеченный им в книге Филиппа: «Он — самый всеведущий человек, который знает почти все о том, что не имеет никакого отношения к жизни и недоступно наблюдению, о том, что не несет практической пользы и не может быть проверено опытным путем, и о том, что, пройдя множество промежуточных стадий познания, теперь окутано неопределенностью, насыщено проблемами и изобилует противоречиями».

— Очень интересно, — сказала Фульвия Моргана. — Это Филипп Лоу?

— Нет, это Хэзлитт.

— Но это просто удивительно. Так современно звучит! Неопределенности, проблемы, противоречия… Хэзлитт явно опередил свое время. Какой смелый выпад против буржуазного эмпиризма!

— Я думаю, это ирония, — осторожно сказал Моррис. — Это цитата из очерка, название которого — «Ученое невежество». Фульвия Моргана скривилась:

— Эти англичане со своей иронией! Никогда не знаешь, когда они говорят серьезно, а когда — нет.

Подъехавшая тележка с напитками послужила хорошим предлогом прервать разговор. Моррис попросил себе виски со льдом, а Фульвия — коктейль «Кровавая Мэри». Затем они вновь вернулись к конференции в Чикаго.

— Столько было разговоров об этой профессорской должности при ЮНЕСКО, — заметила Фульвия. — Закулисных, разумеется.

— Что это за должность? — Моррис вдруг почувствовал беспокойство, холодком пробежавшее по его телу, слегка разомлевшему от алкоголя и от столь неожиданного и приятного знакомства с обворожительной коллегой. — Я ничего не слышал о должности при ЮНЕСКО.

— О ней пока рано беспокоиться, она еще не объявлена, — улыбнулась Фульвия. Моррис попытался выдавить из себя небрежный смешок, но и в его собственных ушах он прозвучал фальшиво. — Предполагается, что это будет должность профессора-литературоведа, оплачиваемая из бюджета ЮНЕСКО. Но это пока лишь слухи. Я думаю, их распустил Артур Кингфишер. Говорят, он главный консультант конкурсной комиссии.

— А что еще, — спросил Моррис нарочито обыденным тоном, — говорят об этой должности?

Собственно, можно было и не дожидаться ответа, чтобы понять: вот место, достойное его тщеславных помыслов. Должность профессора-литературоведа при ЮНЕСКО! Без сомнения, самая высокооплачиваемая в гуманитарных науках. Фульвия подтвердила его догадки: поговаривают о ста тысячах долларов в год. Разумеется, никаких налогов — как и для всех должностей при ЮНЕСКО. Обязанности? Практически никаких. Должность не входит в штат какой-либо организации, чтобы не оказывать предпочтения той или иной стране. Она практически номинальная (чего нельзя сказать о деньгах), и занимающий ее счастливчик может проживать где ему заблагорассудится. Официальная резиденция со штатом помощников будет у него в Париже, но он не обязан в ней отсиживаться. Его дело — летать по белу свету за счет ЮНЕСКО, посещая конференции, и поддерживать отношения с членами мирового ученого сообщества, да и то по своему усмотрению. Ни обучения студентов, ни проверки экзаменационных работ не будет, не будет он и председательствовать в разных комиссиях. Ему будут платить лишь за то, чтобы он думал-думал и, если придет настроение, что-нибудь писал. В Париже перед компьютерами его будет поджидать команда секретарей, готовая печатать, вычитывать, переплетать и распространять во все

пределы его размышления касательно онтологии художественного текста, терапевтического воздействия поэзии, природы метафоры, отношений между синхронными и диахронными литературными исследованиями. У Морриса Цаппа голова пошла кругом — не столько от золотых гор и привилегий, которые сулит вожделенное место, сколько от того, какой завистью к его обладателю изойдут те, кому оно не достанется.

— Это будет для него пожизненная ставка или на срок? — спросил Моррис.

— Я думаю, на три года, с сохранением для нее места в университете.

— Для нее? — обеспокоенно повторил Моррис. Неужели на этот пост уже наметили Юлию Кристеву или Кристину Брук-Роуз? — Почему вы сказали «для нее»?