Алекс Сидоров - Люфтваффельники

По мере того, как я читал эти строки, настроение у ребят заметно улучшалось. Парни катались от смеха и периодически сползали под столы. Все уже забыли про недавнюю бессмысленную и утомительную беготню в отвратных противогазах, про запрелые подмышки, про зудящую от воспаления потертую кожу в паху. Ребята смеялись до слез. Как только, я сделал паузу, чтобы набрать воздуха, все курсанты уставились на меня с откровенным любопытством, в нетерпеливом ожидании продолжения. Глубокий вдох и …

Витя Копыто лег на учебный стол и звонко забарабанил по нему ладонями, уткнувшись носом в открытый конспект по «Кислородному оборудованию и высотному спец. снаряжению». Он истошно вопил дурным голосом: «Хочу, хочу, хочу! Именно так, все и хочу! Хочу генерала, секретаршу, минет, баню, дачу, икру, черную «Волгу», Сочи хочу!»

Закончив вещать наскоро слепленные низкопробные перлы, я попытался сложить листок вчетверо, чтобы порвать его, но мне не дали этого сделать. Протянулись жадные и цепкие руки, ребята вырвали листок с набросками, и началась импровизированная свалка за право первому переписать эти строчки в личную записную книжку на память.

Наконец разобравшись с очередью, парни понемногу успокоились, но все продолжали весело улыбаться и шутить на тему сладкой генеральской жизни. Наше настроение вернулось на позитивную волну, усталость и раздражение отошли на второй план, жизнь наполнилась смехом и радостью.

В оставшееся время самоподготовки, мы по очереди отлучились в туалет, где хоть как-то смогли нормально умыться и привести себя в относительный порядок.

А вечером, уже после команды «отбой» в спальном помещении 45-го классного отделения, тут и там раздавались всплески веселья и задорные смехуечички. Это ребята перечитывали наиболее понравившиеся строки из импровизированной коллективной мечты о генеральском звании и прилагающихся к нему материальных и иных неизменно сопутствующих благах.

Во время обучения в нашем незабвенном военном авиационном училище, мне довелось общаться с разными ребятами, которые радикально отличались друг от друга, как по внешности, так и по росту, по массе, объему, телосложению, воспитанию, вероисповеданию, личным убеждениям, степени порядочности, взглядам на жизнь, а самое главное — по своему характеру и темпераменту.

Среди курсантов встречались откровенные холерики, ярко выраженные сангвиники, флегматики, очень редко встречались меланхолики, было много представителей смешанных типов. Короче, на любой вкус и цвет, на удовлетворение самого придирчивого выбора. Как говаривал парнишка из соседского 44-го классного отделения махровый одессит Андрюха Чуханин: «Вам надо всё такое же, но все же очень различное?! Да не вопрос. Их есть у меня предостаточно, на всевозможное ваше удовлетворение к нашему большому удовольствию».

Но все же один парень отличался от всех курсантов нашей легендарной 4-й роты своим поразительно уравновешенным темпераментом и хорошо сбалансированной в эмоциональном плане, психикой. Этот удивительный человек был патологической и беспросветной флегмой. И звали его — Пим, просто и незатейливо — ПИМ, в миру — Павлюков Игорь Михайлович. Родом Пим был из уральского города Кирова, но не думаю, что данный факт местожительства дает какое-либо логическое и однозначное объяснение его феноменальному спокойствию и поразительной невозмутимости.

Самое любопытное и невероятное, что Пиму было абсолютно индеферентно и параллельно как его называют однокурсники. Хоть, Ицхаком Зильбербергом или Зинаидой Павловной, не важно. Когда он осознавал, что обращаются именно к нему, Пим охотно отзывался практически на любое имя. При этом он почти никогда не разговаривал, а только лишь снисходительно улыбался, молча и спокойно посматривая на окружающий его мир и на нас — раздолбаев сослуживцев, которые регулярно упражнялись в своем незатейливом остроумии на безответном и безобидном однокурснике.

За все время, проведенное в стенах училища, я могу фактически по пальцам пересчитать все случаи, когда слышал голос Пима. Это были его ответы на экзаменах два раза в год, доклад при несении суточного наряда пару раз в месяц и… вот практически и все.

Все остальное время Пим пытался спать «где придется», и читать книжки «какие попадутся». Он оставлял устойчивое впечатление умудренного жизнью старца, который молча и степенно созерцает окружающий мир, стараясь даже звуком своего голоса не нарушать установившуюся вокруг него гармонию.

Пим всегда наблюдал за суетой остальных курсантов с некой философской отрешенностью, заранее прощая всем нам любые попытки подтрунивать, неуклюже подшутить или откровенно поглумиться над ним. Пим всегда с молчаливым достоинством сносил все шутки и подколки, направленные в его адрес, независимо от степени их остроты и навязчивости, абсолютно на них не реагируя, и только легкая улыбка никогда не сходила с его доброго лица.

Итак, абсолютно реальный случай — 2-й курс обучения, лето, ночь, рота сладко спит. Курсант нашего 45-го отделения Эдвард Серобян (Армения) стоит в суточном наряде на тумбочке дневального и, откровенно скучая от безделья, чувствует, что явно проигрывает в постоянной и неравной борьбе с неумолимо накатывающим сном, поэтому решает немного взбодриться.

Он, отчаянно зевая и сладко потягиваясь, оставляет тумбочку дневального на «автопилот» — тоесть, просто и тупо оставляет, что в принципе категорически запрещено по всем статьям Устава, подходит к кровати мирно спящего Пима, некоторое время осторожно тормошит его и вежливо просит оказать дружескую услугу.

— Пим, Пимушка, дружище дорогой, будь добр, дай трусы, пожалуйста, в самоход сходить надо. Хочу на свою девушку впечатление произвести.

Пим не просыпаясь и не открывая глаз и абсолютно не вникая в абсурдность ситуации, безмолвно стаскивает с себя синие казенные трусы семейной модели и протягивает их Эдику.