Виктор Заякин - Роман Петровичъ

Петрович грязно выругался. При этом он упал, подскользнувшись на козьем горохе, и грязно вымазался. Нисколько не опечаленный столь трагичным развитием событий, Петрович вымазался и выругался ещё грязнее.

Злопукинские мужики, до этого смирно стоявшие за воротами, услышав громкую брань, во все лопатки кинулись врассыпную, по какой-то непонятной причине не желая попасть барину на глаза в таком расположении духа. Тучи сгущались…

День набирал обороты, и Петрович решил подзаняться хозяйством. Но с чего-то надо было начинать, и он решил, для разминки, отвесить затрещину чьему-то сопливому мальцу, весело ковыряющемуся в здоровенной куче коровьего дерьма. И отвесил. Малец, плавно набирая скорость, пошел по сложной траектории и грохнул лбом о громадную глиняную корчагу, которую какая-то добрая душа оставила у него на пути. Дикий рев, переходящий в вой, заполонил окрестности. По корчаге пошли трещины. "Вот наплодили сопляков! Говорил я, что одни убытки от них!" — сердито подумал Петрович и двинулся по двору энергичной походкой биндюжника, которого два дня поили, а на третий как следует дали в морду. Определить со стороны, в какую точку пространства Петрович желал бы переместиться в следующий момент времени, было дело абсолютно гиблое. Дворня знала эту особенность его неординарной походки и заранее жгла нервные клетки, пытаясь сообразить — кому же сейчас будет втык?

Совершив несколько сложных эстапад по двору, Петрович обнаружил, что оказался довольно близко к кухне. Туда он и решил зайти. — День добрый… — буркнул землевладелец, уворачиваясь от падающей на него швабры, прислоненной к двери, с профессиональной ловкостью, достигнутой годами тренировок. Но звезды в этот день повернулись спиной к престарелому искателю приключений. Поскользнувшись на чьём-то плевке, он, теряя равновесие, культей левой руки попытался схватиться за стену, но зацепился за антресоли с посудой, которые и так уже несколько лет болтались на одном гвозде. К несчастью, самым крупным находящимся на них объектом был большой чугунный казан, который, падая сверху, от души треснул по концу скамейки, на другом конце которой, отдыхая после очередного общения с помещичьей дочкой, дрыхла Федора. Сообразив, что на это надо как-то реагировать, последняя, издавая абсолютно непристойные звуки, стартовала на трех лапах в сторону Ульяны, склонившейся над плитой, но промахнулась и попала в котел со щами, в котором развила чрезвычайно бурную деятельность. По кухне полетели недоваренные куски подгнившей капусты и другие неизменные атрибуты Ульяниного профессионального мастерства.

— Ишь ты, курва какая! — весело воскликнул Петрович, выковыривая из уха кусок тухлой свинины. Ульяна, между тем, привычным движением обездвижила кочергой обалдевшее животное, и подцепив его совковой лопатой, которой обычно пробовала пищу, с силой метнула его за дверь — совсем забыв, что там пытается принять вертикальное положение хозяин. Получив в морду ошпаренной кошкой, Петрович подался назад, попав в конце этого движения ногой в казан. Вся эта сложная комбинация живых и не живых объектов, прихватив с собой антресоль, вывалилась во двор.

Сплюнув на ладонь два выбитых зуба, Петрович искренне обрадовался, что так легко отделался — с кухней проблем было обычно куда больше. Наподдав ногой Федоре, отчего та наполовину влипла в казан и, уже вместе с казаном, по пологому берегу покатилась к реке, Петрович стал размышлять, куда бы еще зайти.

Весело насвистывая похоронный марш, он двинул к Гнилушке, местной речке, по причине любви местных туземцев к природе, давно превратившейся в отхожее место. Многочисленные холмики, посыпанные карболкой, то и дело попадавшие под протез правой ноги, источали дивный аромат. Слёзы умиления так и брызнули на искажённое годами, оспой и страстью к приключениям, мужественное лицо Петровича."Лепота-то какая!" блеснула в его голове одинокая мысль.

С города потянул лёгкий бриз заводских выбросов, и сквозь поредевший цветной туман Петрович разглядел на высоком берегу одинокую фигуру с большим камнем на шее. Подойдя поближе, он узнал Акафеста, местного кузнеца.

— Бог в помощь! Чего ты здесь, Акашка?

— Дак вот… Рыбу поглушить уж больно охота…

— Ты, болван, я чую, пьян опять! Отродясь тут рыбы не бывало…

А кровища-то откедова хлещит? Э, да ты руку прошкарябал, дурак ты эдакий!

Акафест спрятал руки со вскрытыми топором венами за спину.

— Так ить… брился я намеднись…

— Эко угораздило идиота! Ты, дурило, я слышал, третьего дня с колокольни сиганул на площадь, чаво жить перехотелось? Если…

"Оступился я, барин… Голубей гонял…"- шептал кузнец и тайком от Петровича горстями запихивал в рот отборную волчью ягоду.

— … если б не баба Фрося, — продолжал философствовать Петрович — разбилси б, окаянный! Твоё счастье - померла с голоду старуха-то, да хозяйство её с молотка пошло… А хозяйства боров один, Василёк, да и тот параличный. Да и где щас борова-то здорового возьмешь, передохли давно…

Петрович тяжело задумался. Кузнец тем временем зажал руками нос и рот, и отчаянно пытался задохнуться…

— О чём это я толкую… — встрепенулся барин. — Эх, маразм замучил, туды яво в качель… Чё я сказать хотел?

Петрович со всего размаху грохнул по своей многострадальной голове здоровенной каменюкой.

— А!!! Ё-моё! И пошло бабино хозяйство с молотка, и не дошло даже до базару, как тут ты прямиком на борова-то и угадал сверху! Вот потеха… Бухы-ххэ-эгхэбве-хэ…

Этот дикий спазм означал, видимо, что катающемуся по земле с пеной у рта и со сведёнными судорогой конечностями Петровичу было очень смешно. Всё более синеющий Акафест спокойно наблюдал за веселящимся барином. Меж тем темнело не на шутку…

Вдоволь навеселившись, Петрович принял горизонтальное положение. На лоб ему села здоровенная зеленая муха, и Петрович машинально при хлопнул ее пятерней, эмпирическим путем определив при этом, что в пятерне по-прежнему находится каменюка. Крякнув от натуги, он раздраженно запустил её подальше, попав при этом по затылку Акафесту, который, сосредоточенно сопя, пытался удавиться собственным воротником, уже достигнув на этом скользком поприще определённых успехов. Последний, тихо хрюкнув от удовольствия, плашмя грохнулся прямо на топор. "Может, оно и лучше так", — сомневаясь, подумал Петрович. "С тех пор, как спьяну загнал жену и детей на речку купаться, никакого сладу с сердешным нет. Неделю на их могиле выл, как собака, а потом уж и совсем умом повредился. Два дня застрелиться хотел, все, вишь, в сердце метил — дык все патроны дома перевёл и троих дворовых девок в расход пустил — те, дуры, посмотреть захотели… Хотя бы не на пивался, как скотина, перед каждым самогубством, а то всей усадьбе жизни нет, как Акафест стреляться идет… Патроны вышли — давай с крыши на вилы сигать; так мало того, что все вилы в усадьбе перевёл, такую яму под конюшней выбил, подлец, что плотник Антип, спьяну забравшись в неё, три дня как вылезти не может — так лестницей, видать, по кумполу долбануло, которую сердобольные мужички ему сбросили…"