Григорий Горин - Избранное

Он был счастливый автор. Рядом с ним был его верный толкователь, его театральный полководец и друг – Марк Захаров. Это была красивая театральная пара. В медальном, бледном лице Захарова, в его имени Марк есть что-то холодное, рыцарское. Лицо с гравюры Дюрера – заостренный нос, взгляд, опущенный к полу, и суровая, беспощадная ирония – все было кстати рядом с горинским веселым простодушием. Это, повторяю, идеальная театральная пара. Автор и режиссер.

Когда Марк Захаров, который вел панихиду, заканчивая ее, подошел к Любе, то он опустился перед вдовой на одно колено. Мне тогда показалось, что неожиданный жест этот, предельно театральный поклон, был почти мизансценой, неуместной в момент, когда провожают человека в последний путь. И пусть проводы проходили на сцене, которая привыкла к разным актерским проявлениям, – не только место определяло суть происходящего. Теперь я понимаю, что поцелуй рук, преклоненное колено, рыцарский жест Захарова – элемент игры был тогда, как воздух, остро необходим. Театральный человек, Захаров восставал против безжалостной и бессмысленной потери. В неожиданном уходе его друга была надменная насмешка «бытовой» нашей участи и истории над историей «театральной». Как будто некий недобрый управляющий решил посмеяться над ними и вдруг отнял у одного саму жизнь. «Управдом», видимо, хотел напомнить, что только ему дано управлять земными делами и устанавливать сроки человеческой «прописки». Захаров опустился на колено и склонил голову перед Любой – и в этом было возвышенное стремление остаться верным их театру, тому театру, которому они по-рыцарски служили. Театральный жест, мизансцена в момент жизненной кульминации, подтверждающей бытовую нашу обреченность на вымирание, означал многое! В нем провозглашалась история другая – История игры и поэзии, имя которой Театр! Подсознательная вера в предлагаемые обстоятельства «вечной игры» была сильнее рассудочного расчета. Марк по-рыцарски опустился на колено перед Любой еще и как друг, отдающий почести факту Гришиного выбора. Особый знак одобрения – жест рыцаря, отдающего почести женщине, которую выбрало сердце поэта.

В Интернете можно обнаружить следы уже прошедших событий. Это забытые всеми веб-страницы с текстами и фотографиями, которые не пожелтели от времени, но безнадежно состарились, потому что на них никто давно не смотрел. Они похожи на брошенные старые вещи в пустых и заброшенных домах, в которых гуляет ветер. Обрывки изуродованных файлов, подобно калекам и бездомным, безмолвно требуют помощи. Но они никому не нужны. Уродливые конструкции разрушенных сайтов, как будто оставшиеся после катастрофы, предсказывают наше мрачное будущее. Не технологическая, а гуманитарная беда угадывается в этих заброшенных электронных деревнях.

Как горько думать, что и Интернет, этот быстрый и смышленый младенец, это новое любимое дитя нашей цивилизации, когда подрастет и «заматереет», причинит людям гораздо больше вреда, чем пользы, подобно старшим своим братьям: пороху, металлу, колесу, ставшими в том числе и тупой пушкой, убивающей людей!

Горин был опутан прошлым, но он не был архивариусом. Он жил в сегодняшнем дне и, как и положено драматургу, писал ремарки и диалоги в «настоящем времени». Но мысленно он был уже далеко, в других сетях – всемирных. Компьютер стал для него не усовершенствованной пишущей машинкой, а иллюминатором межзвездного корабля, мчащегося в другую реальность. Он по-детски восторженно понял Интернет – не как очередную доску объявлений. Через экран на своем рабочем столе он видел своих будущих зрителей. Гриша удивлялся, как всякий гуманитарий, скорости передачи текста. Он был вдохновлен безграничностью новых возможностей для объединения людей! Как драматург, как человек театра, он чувствовал, какую огромную аудиторию, какой «битковый» зрительный зал может собрать эта электронная арена.

Между тем он успел заметить и опасность. Последователи Норберта Винера, создавая Всемирную сеть, провозглашали ее детскую открытость и прозрачность. Предполагали ли они, что эта почти наивно-коммунистическая общедоступность пользования плодами интеллектуальных усилий человечества будет так варварски понята?! Уже и сейчас, в самых первых шагах, угадывается порочность людей, пользующихся русским Интернетом. Наш азиатский, барачный Интернет – это разбитое, чужое, заморское зеркало – отражает, увы! не начало двадцать первого века, а все то же наше Средневековье, все те же горинские «Королевские игры»! Деньги и власть, клевета и порочная торговля женским телом – как мы умеем утилизировать и приземлять чудеса! Об этом тоже сказал Григорий Горин. Благодаря ему мы верим Мюнхгаузену больше, чем его унылым и практичным антиподам! Мы любим горинского героя и знаем, что он не врет!

Я пишу об Интернете, потому что в последнюю нашу встречу мы говорили с Гришей об этом. Он сказал, что у него появилась электронная почта, но никто еще про это не знает. Он хочет получить побыстрее письмо, но никто ему писем не шлет!

– Саня, напиши мне письмо!

В этом была некоторая нелепость – мы живем не так далеко друг от друга. Могли бы и поговорить по телефону. Я обещал и попросил его ответить. Я написал. Он прислал мне очень смешное послание.

И узнал я о его смерти в Интернете.

Мы с Галей были в Одессе. В этом горьком и прекрасном городе осталось так мало Тевье-молочников. А все его дочери давно уже выданы замуж и посылают родственникам продуктовые посылки и деньги издалека. Я искал какой-то веб-адрес в поисковой системе «Рамблер», и вдруг система выдала в колонке новостей, в разделе «культура», весть о Гришиной смерти. Это было сообщение в так называемом режиме реального времени, как выстрел, которому ты оказался свидетель. И ты видишь полет пули, и невозможно изменить этот полет. Несколько битов цифровой информации содержали весть, что ушел из мира один из редких, красивых людей, ушел поэт, которыми не богата наша суровая земля.

Но его тексты, на каких бы «носителях» они ни были в будущем напечатаны и воссозданы, никогда не потеряются, подобно ненужным сайтам и файлам. Он соединил в театре два времени, шагнув из Средневековья в будущее, создав драматургию, благодаря которой продолжают смеяться и плакать люди и пытаются понять время, в котором живут.

Я очень хорошо знал Любу Горину: она работала на «Мосфильме» и была редактором некоторых картин, в которых я снимался. У них был замечательный дом, хлебосольный, красивый, уютный, прекрасная атмосфера. Казалось, он даже светился по-особому. Для Гриши, видимо, эта атмосфера была крайне важна, вспоминаю его эпопею с их первым домом на Тверской, в котором, после того как в нем открыли ночной клуб, стало невозможно жить. Тогда он в одиночку пытался противостоять тем, кто начал захватывать центр Москвы. Мне так и помнится: Гриша с трубкой, тактичная, молчаливая Люба, которую он очень любил, симпатичнейший, обожаемый ими пес Патрик. У них всегда было хорошо, и не хотелось оттуда уходить.