И. Судникова - Занятные истории

– Как? да ведь здесь живет N?

– Нет, – возразил хозяин, – теперь живу я здесь, а г. N жил, может быть, до меня.

После этих слов хозяин спросил Крылова об имени, и когда тот сказал, обрадовался случаю видеть у себя знаменитого баснописца и начал просить оказать ему честь отобедать у него.

– Нет уж, – сказал Крылов, – мне и так теперь совестно смотреть на вас, и с этими словами вышел.

Однажды Крылов был приглашен графом Мусиным-Пушкиным на обед, где среди прочего были макароны, отлично приготовленные каким-то знатоком итальянцем. Крылов опоздал, но приехал, когда уже подавали третье блюдо – знаменитые макароны.

– А! виноваты! – сказал весело граф, – так вот вам и наказание.

Он наложил горою глубокую тарелку макарон, так что они уже ползли с ее вершины, и подал виновнику.

Крылов с честью вынес это наказание.

– Ну, – сказал граф, – это не в счет, теперь начинайте обед с супа, по порядку.

Когда подали снова макароны, граф опять наложил Крылову полную тарелку.

В конце обеда сосед Крылова выразил некоторые опасения за его желудок.

– Да что ему сделается? – ответил Крылов, – я, пожалуй, хоть теперь же готов еще раз провиниться.

Известно, что Крылов любил хорошо поесть и ел очень много. Садясь за стол в английском клубе, членом которого он состоял до смерти, повязывал себе салфетку под самый подбородок и обшлагом стирал с нее капли супа и соуса, которые падали на нее; от движения салфетка развязывалась и падала. Но он не замечал и продолжал обшлагом тереть по белому жилету (который он носил почти постоянно) и по манишке. Каждого подаваемого блюда он клал себе на тарелку столько, сколько влезало. По окончании обеда он вставал и, помолившись на образ, постоянно произносил:

– Много ли надо человеку?

Это возбуждало общий хохот его сотрапезников, видевших, сколько надобно Крылову.

Как-то раз вечером Крылов зашел к сенатору Абакумову и застал у него несколько человек, приглашенных на ужин. Абакумов и его гости пристали к Крылову, чтобы он непременно с ними поужинал; но он не поддавался, говоря, что дома его ожидает стерляжья уха. Наконец, удалось уговорить его под условием, что ужин будет подан немедленно. Сели за стол. Крылов съел столько, сколько все остальное общество вместе, и едва успел проглотить последний кусок, как схватился за шапку.

– Помилуйте, Иван Андреевич, да теперь-то куда же вам торопиться? – закричали хозяин и гости в один голос, – ведь вы поужинали.

– Да сколько же раз мне вам говорить, что меня дома стерляжья уха ожидает, я и то боюсь, чтобы она не простыла, – сердито отвечал Крылов и удалился со всею поспешностью, на какую только был способен.

Граф Хвостов, рассердившись на Крылова за какое-то сатирическое замечание о его стихотворениях, написал на него следующую эпиграмму:

Крылов, разумеется, тотчас же угадал, кто стихокропатель. «В какую хочешь нарядись кожу, мой милый, а ушка не спрячешь», – сказал он и отмстил ему так, как был в состоянии мстить только умный и добродушный Крылов: под предлогом желания прослушать какие-то новые стихи графа Хвостова, Крылов напросился к нему на обед, ел за троих, и после обеда, когда амфитрион, пригласив гостя в кабинет, начал читать стихи свои, он без церемонии повалился на диван, заснул и проспал до позднего вечера.

Крылов, как известно, умер от несварения желудка, покушав натертых сухих рябчиков со сливочным маслом на ночь. Он прохворал только несколько дней, и в это время его часто навещал Я.И. Ростовцев, искренно любивший Ивана Андреевича. В одно из таких посещений Крылов сказал Ростовцеву:

– Чувствую, что скоро умру, и очень сожалею, что не могу написать последней басни – на самого себя.

– Какой басни? – спросил Яков Иванович.

– А вот какой. Нагрузил мужик воз сухой рыбы, сбираясь везти ее на базар. Сосед говорит ему: не свезет твоя клячонка такой грузной клади! – А мужик ему в ответ: ничего! Рыба-то сухая!

Славный механик Иван Петрович Кулибин никак не хотел расстаться с бородою своею, несмотря на предложение ему чинов и титулов. Наконец, по усиленному настоянию князя Григория Григорьевича Орлова, решился побриться, если точно узнает, что сие непременно угодно императрице. Князь доложил государыне, но мудрая царица Екатерина велела сказать Кулибину, что она еще более его уважает за почитание обычая предков; и не только позволяет, но приказывает остаться в бороде, а если чины и титулы нейдут к его костюму, то знает, чем его отличить, и жалует ему для ношения золотую медаль с выбитым его именем, чего никто еще никогда не получал.

Известный актер Николай Карлович Милославский отличался находчивостью. Однажды он играл в одном из южных городов какую-то старую комедию… Актер, исполнявший роль дядюшки, вышел на сцену и, обращаясь к Милославскому, произнес:

– Я твой дядюшка… фамилия моя…

Актер забыл фамилию и не мог расслышать суфлера.

– Фамилия моя… Окуньков!

Милославский посмотрел на него и ответил:

– Вы ошиблись… Вы приняли меня за другого… У меня никогда не было дядюшки Окунькова.

– Но позвольте…

– Если не верите, то посмотрите хоть в афише.

Актер до того сконфузился, что убежал со сцены при громком хохоте зрителей.

В домашней жизни поэт Николай Алексеевич Некрасов был неподражаем. Особенно интересны были отношения, установившиеся между поэтом и его старым слугой Семёном.

Между ними часто происходили весьма лаконические разговоры.

– Сколько? – спрашивал Некрасов за завтраком.

– Десять! – отрывисто отвечал Семен.

Это значило 10 градусов мороза.

– Сани!

– Ветер.

– Сани! – настойчиво повторял Некрасов.

Через полчаса Семен появлялся в дверях и докладывал мрачным тоном:

– Карета подана!

– Как карета? Я велел сани! – прикрикивал на Семена Некрасов.

– А ветер?

– Не твое дело! Вели кучеру заложить сани.

Семен удалялся и через четверть часа, еще более мрачным голосом, произносил:

– Готово!

Некрасов выходил и находил у подъезда все-таки карету. Он начинал бранить Семена, который, отворив дверцы, говорил:

– Садитесь, что на ветру стоять.

Некрасов покорно садился в карету, убедившись, что ветер точно сильный.

В передней иногда происходили такие сцены. Некрасов выходил, чтобы ехать в клуб. Семен держал наготове шубу.