Джон Бостон - Сесквоч

— Да.

— Из-за этого его уши и сердце стали глухими. Несколько дней он уходил из дому ранним утром. Каждый раз утро было ясным и чистым. Только бриза совсем не было. Не пели птицы. Не тарахтели белки. Я помню, что в деревне женщины выкладывали вокруг домов камни и пели, ну, ты знаешь. А мужчины в это время разговаривали и курили. Молодой человек ни о чем таком и не подумал. Он пошел в город делать свою работу. В этот день он получил плату, поэтому он не сразу пошел домой. Он пришел в салун и потратил часть денег на выпивку. Он смеялся и чувствовал себя очень уютно, и вдруг, так мне рассказывали, улыбка застыла у него на лице, и кровь превратилась в ледяную воду. Глаза его широко раскрылись, и он выбежал из салуна, выкрикивая имя своей нареченной. Всю дорогу домой он пробежал, а это не близко. Но ночь была светлой. Стояла полная луна, и он добежал быстро, потому что сильно испугался.

Фенберг прекратил писать.

— Он звал свою суженую, когда пробегал через лес и поляну перед домом. Но она не отвечала. Дверь, мощная дверь, была сорвана с петель и валялась во дворе, как будто это была игрушка. Я сам видел потом эту дверь. На ней остались следы огромных когтей. — Чарли Два Орла перекатился на бок и, положив руку под голову, посмотрел на Фенберга. — Молодой индеец увидел кровь, кровь своей жены по всей хижине, потому что за ней охотились внутри. Но это было еще не все. Мандранго унес ее. Она была храбрая женщина и вырвала целые клоки шерсти из этой твари. Этот молодой индеец, он нашел эти клочки, взял их в руки и заплакал. И он услышал слабый голос, полный муки и печали, который звал его издалека. Это была его жена. И тут же молодой человек услышал громкий крик с далекой горной вершины. Это был безбожный крик. Он извещал леса и народ алликлик о победе Мандранго и насмехался над глупым молодым человеком.

— Обнаружили потом какие-нибудь следы женщины?

— Нет.

— А что случилось с парнем?

— Он стал как ходячий мертвец. Никому из наших людей не разрешалось разговаривать с ним или смотреть ему прямо в глаза. Тогда они тоже стали бы ходячими мертвецами. Он отправился в горы искать ее. Прошло совсем немного времени, и он умер от разрыва сердца. Мне кажется, это случилось через два года.

— А потом следов женщины так и не нашли?

— Мой отец говорил, что Волосатый грубо овладел ею и потом у нее родился от него ребенок. Он ходит в сумерках. Сейчас он здесь.

— Иисус.

— Вряд ли.

— Я просто хотел сказать, что это какой-то кошмар.

— Это все лес, — сказал индеец, кивнув в сторону леса, который темнел по другую сторону тюремной стены. — Там много вещей, о которых белый человек ничего не знает.

— Да. Это так.

Деревья, кусты, грязь. И всего этого много. Что еще мог сказать Фенберг?

— У меня много дел, — сказал он и потянулся. — Надо еще купить добрую половину рождественских подарков и напечатать все это, — сказал он, указав на исписанные листы. — Купить тебе пива, когда выйдешь?

— Не отказался бы, — сказал индеец с длинными седыми косичками.

Рассмуссен Рыжая Собака лениво наблюдал за редактором «Бэсин Вэли Багл», измеряя его взглядом. Фенберг спокойно посмотрел на него. Рыжая Собака отвел взгляд. Рыжая Собака был индейцем, который стрелял в Генри Дарича. Рыжему было наплевать на репортеров. Он так и говорил.

— Я слышал, у тебя появился конкурент в городе, Фенберг, — сказал Чарли. — Какая-то личность класса А, который строит из себя святого.

Их отвлек звон ключей.

Фенберг пожал плечами, пока охранник открывал дверь камеры.

— Я слышал, он открывает газету в здании прямо напротив твоего.

— М-да.

— Как, говоришь, его имя?

— Беган.

Чарли прислонился к решетке и на мгновенье задумался.

— Фенберг, я слышал о богатых чудаках, которые водятся среди вас, белых, которые осели в маленьких городках. Но я никогда не слышал ничего подобного о баптистах.

— Он принадлежит к школе, объединяющей все религии, — сказал Фенберг. — Баптисты просто разрешают ему пользоваться своей церковью, пока он не построит себе здание. Мы с женой собираемся послушать его на Рождество.

Чарли посмотрел на Фенберга и пожал плечами.

— Еще кое-что беспокоит меня, — сказал Два Орла.

— Что?

— Зачем человеку, который стоит много миллионов долларов и которому есть чем заняться, основывать церковь и газету в такой дыре, как Бэсин Вэли?

Фенберг криво усмехнулся:

— Говорит, что нравится воздух.

Охранник и Фенберг прошли уже полпути по холодному цементному коридору, когда Майкл обернулся:

— Когда ты выходишь?

— На Рождество.

— За что же они посадят тебя в следующий раз?

За улыбкой, в глубине глаз Фенберга Чарли Два Парящих Орла разглядел тревогу. Чарли сунул руки в карманы.

— У меня плохая осанка, — сказал индеец.

Фенберг понимающе кивнул и помахал на прощанье рукой.

Выйдя наружу, уже на ступеньках тюрьмы, Фенберг глубоко вздохнул.

— Зачем обладателю двадцати восьми миллионов открывать еще одну газету в такой глуши? Что ты об этом думаешь, дорогая? — Фенберг задумчиво погладил карман рубашки и успокоился, ощутив под пальцами знакомую фотографию.

Налетевший порыв ветра обдал его запахом дыма и сосен. Маленькая община Бэсин Вэли стояла в обрамлении молчаливых, покрытых снегом вершин Верхней Сьерры. В домах уютно горели камины. Меланхоличное настроение Майкла Фенберга идеально подходило к картине задумчивого неба, простиравшегося над великим Тихоокеанским Северо-Западом. Он был высокий, шесть футов и два дюйма, и представительный. Красивые губы слегка улыбались, а серые искрящиеся глаза казались почти серебряными на загорелом лице. Но когда он не разбивал сердца или не шутил с мальчишками, морщинки от улыбки становились глубже и что-то поднималось у него в груди, что приходилось со вздохом подавлять. Майкл покачал головой и погладил фотографию жены и ребенка.

Впереди был длинный день.

Ему надо было сделать множество дел, самым важным из которых было найти замену Генри Даричу.

— Я чувствую себя вернувшейся домой, — сказала Элен. — Со своими чемоданами и своими родителями. Универсальный символ всех недавно разведенных женщин. Я имею в виду чемоданы, а не родителей.

Элен Митикицкая была поразительно похожа на живущего раздельно Сноу Уайта. Длинноногая, она по-прежнему обладала непринужденной осанкой. И все же что-то изменилось в ней.

— Что ты чувствуешь? — спросила терапевт.

— Я дома. С родителями и маленьким братом. Фотографии неразведенных сестер в очаровательных рамках. Еда подогрета и всегда вовремя. Не хватает приключений.

— Ты уклоняешься от ответа. Что ты чувствуешь? — Элен обхватила себя руками и сидела, слегка раскачиваясь и уставившись в пол пустым взглядом. Она избегала смотреть на маленькую сухую женщину с непомерно короткой стрижкой.