Джон Бостон - Сесквоч

— Я и сам думал об этом, — сказал Фенберг. — По крайней мере, раньше. Только два тела не были найдены поисковыми группами — мамы и папы. Я надеялся, что их спасли эскимосы, но там, где произошла катастрофа, невозможно прожить больше нескольких секунд.

— Они могли быстро заморозиться и не умереть, — предположил Туберский.

— Как у Уолта Диснея? — спросил Туберский.

— Или замороженные закуски Свансона.

"Трейси, должно быть, тоже было холодно, — подумал Фенберг, снова засмотревшись на пламя. — Меня не было там, чтобы согреть ее. Согреть их обоих".

— Может, хватит о свежезамороженных родителях?

Туберский кивнул и продолжил:

— Я никогда не видел Митикицкую.

— Она тебе понравилась бы. В ней, действительно, что-то есть.

— Она сумасшедшая?

— Не такая, как мама, но что-то есть. Кто знает? — признал Фенберг. — Годы упорной работы и постоянных тренировок могут сделать свое.

Существо фыркнуло во сне и застонало от боли, потом затихло. Майкл и Джон прислушивались, пока дыхание не стало ровным. Оно казалось таким безвредным в свете костра, как старый, не раз отремонтированный музейный экспонат. Майкл смотрел, как расширяется и сокращается массивная грудная клетка. Фенберг покачал головой; Каким образом вот это, размером с маленькую спальню, могло столько лет разгуливать так близко от цивилизации и не быть пойманным?

Может, оно просто было очень спокойным.

Оно посмотрело на Фенберга.

Фенберг помнил слова старого индейца о Мандранго: "Стоит ему только посмотреть на тебя и твоя душа осуждена вечно блуждать в сумерках, как привидение".

"Вымыслы темных аборигенов", — с надеждой подумал Фенберг.

Не было вращающихся красных глаз, нездорового блеска, никаких особых эффектов. И все же что-то было.

Монстр со слабым сердцем. Не слабым, а разбитым, определил Туберский. А теперь оно лежит здесь, утихомирившись. И на все крики и выстрелы не последовало никакого ответа от Митикицкой.

— Я помню, что видел ее фотографию, — сказал Туберский.

— А? — Фенберг временами отключался. — Твоя подружка. Я видел ее фото на камине в гостиной. По ее лицу чувствуется, что она с характером.

— Да, — задумчиво согласился Фенберг.

— Чувствуется ранимость и дикость.

— Да. И прекрасный зад, — напомнил Фенберг.

— Как она в постели? — спросил Туберский.

— Джентльмены об этом не говорят, — сказал Фенберг.

— Ты прав. И как же она в постели?

— Мрачная и злая, — открылся Фенберг.

Братья улыбнулись. Они дышали в ритм. Индеец пел, а Бин Брэс улыбался во сне, завернувшись в спальный мешок, и был похож на грызуна в норке.

— Ты любишь ее?

— Почти.

— Что это значит?

— Почти все время. А это значит, что не люблю.

— Понятно. Фото. Ты все еще любишь Трейси.

— Нет. И да. Можно сказать, что я больше привязан к ней. Нет. Я очень привязан.

Туберский понимающе кивнул. Он услышал Чарли Два Орла, как будто тот только начал петь.

— Ни-йау хи-йау хи-йау хо… ни-йау хи-йау хи-йау хо… — Индеец пел уже три часа не переставая. Монотонное гудение усыпляло Рэймонда и существо, но действовало на нервы Туберскому.

— Ты не прикрутишь громкость? — крикнул он.

— Пусть поет, — сказал Фенберг и наклонился вперед. Он сидел на складном стуле, его плечи опустились, как будто воздух давил на него своим весом.

Что-то происходило в лагере. Казалось, за ними следят, и это ощущение было знакомо Фенбергу. Индеец избегал компании белых людей и существа. Он сидел внутри сложенного из камней круга, спиной ко всем, и пел перед своим маленьким огнем. Время от времени он кидал в огонь маленькую косточку или какой-то порошок, от которого шипело пламя.

— Здесь произойдет что-то страшное. Скоро, — сказал перед этим индеец.

— С девушкой? — не мог не спросить Фенберг.

— Да. И с тобой. И со мной. И с твоим братом. Один умрет. А девушка станет невестой зверя, — предсказал Чарли.

— Я чем-нибудь брошу в него, — предупредил Туберский, хватаясь за бревно.

— Ни-йау хи-йау хи-йау хо-наб…

— Мне надо было любить Митикицкую, — сказал Фенберг. — Надо было встать на свои проклятые колени и благодарить за нее Бога. Я просто не могу забыть свою мертвую жену.

— Трейси?

— Именно ее.

— Элен похожа на нее?

— Выше. И более сумасшедшая.

— Колоритная, — поправил его Туберский.

Что спрятал, то твое.

— Ты не знаешь других мелодий из вашего местного хит-парада? — окликнул Туберский индейца.

Пение продолжалось. Туберский повысил голос на несколько децибел.

— Ты уверен, что должен заниматься именно этим?

Индеец продолжал петь.

— Что он поет? — спросил Фенберг, все еще глядя на пламя.

Туберский внимательно осмотрел лагерь — индеец, монстр, Бин Брэс, его брат в роли Гамлета. Орехи в лесу.

— Он поет о маленьком райском островке, — начал переводить Туберский, — где полуобнаженные девушки танцуют хулу в юбках из травы и весь день играют в волнах океана. Но однажды утром маленькая принцесса Ка-мониа Ка-мониа была печальна, потому что ее любовь…

Туберский замолчал.

Он видел, что брат не в духе.

— Он подходит к той части, где ее брата съедает акула и ее выбирают в качестве жертвы богам вулканов. Дальше, я думаю, тебе будет неинтересно.

Фенберг улыбнулся:

— Да, ты прав.

А индеец все пел:

— Ни-йау хи-йау хи-йау…

Туберский взял бревно и ударил им по дереву рядом с индейцем.

— Трах!

Чарли вздрогнул.

— Пожалуйста. Включи рекламу, — попросил Туберский.

Чарли Два Орла выпрямился, собирая с чувством собственного достоинства свои пожитки. Он почти беззвучно пробормотал что-то не очень деликатное на языке своей матери из племени алликлик о лицах кавказской национальности. Джон и Майк смотрели, как он затаскивает свои вещи в пещеру.

— Это все равно, что слушать многочасовую передачу по сбору средств в индейском варианте, — сказал Туберский, разводя руками.

Они сидели молча.

— Я просыпаюсь каждое утро, — сказал наконец Фенберг. — Иногда кажется, что это реальность, что она лежит рядом со мной. В те минуты совсем раннего утра, когда в комнате еще нет света, я приоткрываю глаза и вижу ее затылок на подушке рядом с моей. Ее светлые волосы спутаны, и видны ключицы. Они похожи на крылья ангелов.

Фенберг улыбнулся при воспоминании:

— Когда мы впервые спали вместе, первый раз были вместе целую ночь, знаешь, я вообще не спал. Я смотрел на нее всю ночь. Я помню, что тогда, глядя на ее спину, я подумал, что в комнату залетел ангел, который слишком устал и не смог долететь до неба.

Фенберг никогда не плакал, ни на похоронах, ни даже когда оставался один. Глаза его становились влажными, и на лице появлялась сдержанная улыбка.

— В самом деле, это бывает приятным. Я всегда буду помнить наше веселье и то хорошее время. Я помню, как принес ребенка домой из больницы и как Трейси качала малыша на крыльце. Она посмотрела на меня, и нам ничего не надо было говорить друг другу. По утрам, еще не совсем проснувшись, я ловлю себя на том, что оставляю ей горячую воду в душе или наливаю еще одну чашку чая. И, знаешь, что интересно? Я прихожу в себя и не выливаю из чашки. Она стоит передо мной, а я не выливаю. Просто удивительно. Как жизнь может быть такой прекрасной сегодня и такой мерзкой на следующий день?