Владимир Бабенко - Записки орангутолога

Высокая и густая живая изгородь из кустов ивы, ольхи и черемухи окружала пруд. Только в одном месте к нему пробивалась тропинка. Ярко-зеленый, масляно блестевший на солнце ковер ряски был словно побит молью — испещрен длинными темными извилистыми дорожками.

Я попробовал рукой воду. Она под шубой из ряски не остыла за ночь и была теплая, как парное молоко. Я присел на берегу, оттирая о штаны прилипшие к руке крохотные зеленые кружки, прихлопывая редких комариков и бросая их водомеркам. В прозрачной воде пруда, над глинистым дном кровавой капелькой проплыл красный паучок, а у самой поверхности пари́ло, меняя контуры, буроватое облачко водяных блох. По дну резко переставляя лапки полз ручейник. В стенки его домика были вплетены щепочки, веточки, зеленые листочки и даже раковины улиток. У коряги неподвижно висела стайка карасиков, круглых и красных, как старинные медные пятаки.

Метрах в полутора от берега, под листьями желтой кувшинки, всплывали замечательные животные. Сначала на минуту у поверхности завис огромный жук — весь черный с желтой окантовкой и круглыми, похожими на копытца, передними лапками, а потом, почти в том же самом месте, показался красавец тритон. Он сделал глоток воздуха, развернулся, нервно, как кот, пошевелил кончиком хвоста, мелькнул оранжевым в коричневых пятнышках брюшком и скрылся в глубине. Я подумал, что надо попросить Николая, чтобы он сделал мне сачок, потом встал (карасики метнулись под ковер из ряски) и пошел к дому.

На крыльце меня ждал Николай.

— Бери удочки и пошли на реку.

Я взял две удочки: одну — длиннющую и тяжелую — для Николая и вторую — немного короче — для меня. Николай нес ведро для рыбы и вещмешок с продуктами.

На дороге, ведущей к Волге, медленно ползали неуклюжие жуки-навозники. Сверху они были черные, а снизу гладкие грани их панциря мерцали темно-синими искрами. Сидевшие по окраинам луж большие бабочки сверкали перламутровыми крыльями, нежно касаясь жидкой грязи длинными хоботками.

Мы вышли на берег Волги. На том берегу был виден военный лагерь — серые пирамидки палаток и крохотная шеренга марширующих фигурок. А чуть выше по течению чернела деревенька.

— Путилово, — произнес Николай махнув рукой в ее сторону.

Мы подошли к воде. Мелкие рыбешки толклись у самого берега, ссорясь из-за падающих на поверхность воды мошек. Метрах в пяти от берега стоял связанный из жердей помост, устроенный рыбаками. Николай снял галифе и сапоги, поднял меня и, осторожно ступая по каменистому дну, перенес на помост.

Он размотал леску на моей удочке, установил по глубине поплавок, показал, как правильно насаживать червя, и отдал мне снасть.

Как я не старался забросить подальше удочку, поплавок упорно плавал у самого помоста. К ослизлым, позеленевшим от водорослей жердям несколько раз подплывала стайка чётко-полосатых, точно в тельняшках, мелких окуньков. К моей досаде они интересовались лишь моими ступнями, которыми я, сидя на жердях, болтал в воде и совершенно не обращали внимания на червяка.

Зато поплавок на удочке Николая, описав длинную дугу, булькнул и проплыв вниз по течению всего метр, торопливо ушел под воду. А еще через минуту Николай уже уходил от меня к берегу, на ходу снимая с крючка неосторожного пескаря.

— Ты свою рыбу в банку складывай, да смотри, в воду не свались — Сказал он обернувшись. — А я тут недалеко буду. Сейчас щуку поймаем. — И он направился к ближайшей речной заводи.

Мне наконец удалось удачно забросить свою удочку. Течение понесло поплавок, и чувствовалось, как на другом конце лески бьется о камни на дне маленький кусочек свинца и даже как стаскивает червя с крючка хитрый пескарь. Его я смог поймать только минут через десять. Как раз в этот момент появился Николай и забрал на наживку первую в жизни пойманную мной рыбу. Как мне было жалко отдавать своего пескаря, ведь я даже не успел как следует рассмотреть его. Николай, оставив на кукане тусклую щучку, которая казалась мне совершенно не интересной, по сравнению с моим чудесным трофеем, собрался, было, идти за следующей хищницей, но увидев мои мученья с удочкой не по росту, вернулся, посадил пескаря в банку и пошел к прибрежному ивняку, на ходу вытаскивая из кармана складной нож. Через четверть часа у меня была удочка по моей руке — двухметровый легчайший ивовый хлыстик с тонкой, как волос леской, крохотным, не толще комариной ножки крючком, поплавком из наспех обструганного кусочка красной сосновой коры и грузилом-дробинкой.

Я взял сделанную Николаем снасть, насадил на крючок самого маленького червяка и бросил его в воду. Через несколько секунд я снимал с крючка маленького окунька, еще через минуту — пескарика.

Я взглянул на берег. Там, у самой кромки воды, плавали сотенные стайки уклеек. С берега к ним невозможно было подойти — рыбешки видели человека и отплывали на глубину. Но с помоста я добрасывал наживку почти до самого берега. Она падала среди черных спин копошащихся рыбешек. Я дергал леску и уклейка вылетала из воды.

Николай вытащил еще одну щуку, и больше у него не клевало. Он поймал несколько слепней, снял со своей удочки грузило и поплавок, зашел в воду по самые плечи и стал пускать по поверхности крючок с насаженной на него жужжащей мухой.

Через два часа мы взбирались по крутому волжскому берегу. Каждый нес свои удочки и свою добычу. Николай — двух щук, двух голавлей и язя в ведре, а я банку с пятью уклейками, тремя окуньками и двумя пескариками. И не надо говорить, кто из нас был более горд и счастлив.

Тени от стволов деревьев в липовой аллее лежали ровно, как ступеньки лестницы. У белой стены нашего дома по-прежнему сновали муравьи, утаскивая в свои подземные галереи оглушенных слепней (надо будет собрать их для завтрашней рыбалки). Над грядками с клубникой летала огромная стрекоза.

Мы с Николаем пошли на кухню. Там он начал чистить рыбу, рассказывая мне, какая рыбалка у него на Оби, откуда он был родом.

В сумерках, освещая дорогу фарами, приглушенными светомаскировочными насадками (от этого фары казались полуприкрытыми темными веками) к дому подъехал газик. Я побежал встречать отца. Теплый радиатор машины был весь залеплен бабочками-поденками. Газик развернулся и поехал к переправе, а мы — отец, Николай и я пошли ужинать. Весь ужин я рассказывал отцу про рыбалку.

Потом мы с отцом сидели на крыльце. Он курил, а я смотрел, как в густых сумерках над нестерпимо пахнущими в ночи зарослями душистого табака и ночной фиалки темными войлочными шариками летают какие-то серые бабочки.