Владимир Бабенко - Записки орангутолога

Студентам пришлось моментально перестраиваться и сразу привыкать к полевой жизни — то есть грузить свои новые и чистые рюкзаки на уже наваленные в кузове машины закопченные ведра, чайники, лопаты, в комьях засохшей земли, и какие-то заскорузлые (очевидно из-под картошки) мешки. При этом у двух рюкзаков тут же оторвались лямки, из одного пакета просыпались макароны, а все студенты мгновенно стали невероятно грязными — из-за сухой глины, обильно покрывающей дно кузова.

— Поехали! — весело крикнул из кабины чистый Гена. Машина тронулась, меня привалило к чей-то уютной груди, а в открытое окно подул утренний, душисто пахнущий степными травами ветерок.

За окном поплыл хорошо знакомый мне пейзаж лесостепной зоны: деревни с сараями, сложенными из известняковых блоков, нескончаемые и однообразные посадки канадского клена вдоль дорог и обширнейшие поля.

Студенты, которые были на выездной практике первый раз в жизни, вертели головами и вытягивали шеи, а я, с чувством старожила отмечал новшества: расширение шоссе Москва-Воронеж, массовый выплод придорожных торговцев телевизорами, выросший на обочине шинок, смену колера полей — в прошлом году они были фиолетово-синие — сеяли фацелию, а в этом — ярко-розовые — от цветущего гибридного клевера.

По мосту мы переехали через Дон, а потом дорога свернула к заповеднику, и скоро показались странные округлые сооружения, отдаленно напоминающее миниатюрные цирки шапито. На одном из них был нарисован стилизованный летящий сокол на фоне красного круга — восходящего солнца. В этих вольерах обитали хищные птицы — при заповеднике был питомник по разведению соколов.

Машина сбавила ход и остановилась. На окраине заповедной дубовой рощи располагался крохотный поселок, под названием Сорочий Камень, — около десятка строений работников заповедника: несколько жилых домов, административный корпус, гараж, стройная, как минарет, водокачка, мастерская.

Чувствовалось, что мы находимся на юге: далеко, в деревне, торчали шпили пирамидальных тополей, все опушки дубравы были в непроходимых зарослях терна, прямо перед нами буйно цвели белые акации, вся стена административного корпуса была увита виноградом, а через двор неторопливо — виду раннего утра (собаки еще не проснулись, а кошки уже дремали на солнце), — прошла крыса. В отличие от серых московских грызунов эта южанка была брюнеткой — черной крысой.

В голубом небе со свистом проносились стрижи, изредка всей компанией залетая на чердак водокачки (я все время удивлялся, как они на такой скорости не ломают себе крылья протискиваясь в небольшие щели под застрехой).

Мы вытащили свои вещи из машины и разложили их на центральной и поэтому заасфальтированной площади заповедного селения: трава на отведенном под лагерь месте еще была сырой от росы.

Я объяснил студентам, что требуется для установки палаток. Студенты достали все имеющее у них холодное оружие: неудобные огромные ножи, тупой топор с разбитым топорищем и отправились в лес.

Через полчаса мои подопечные возвратились с добычей — огромными корягами, из которых они намеревались устроить стойки для палаток, и кривыми сучьями — для кольев.

Я не стал вмешиваться в процесс строительства, так как народ надо было чем-то занять, ведь, по моим расчетам, трава должна была просохнуть минимум через час.

Студенты азартно занялись заготовкой несущих опор и обтесыванием колышков. Как я и предполагал, дело надолго затянулось ввиду тупости инструмента, а также потому, что большинство палок оказывались гнилыми и тут же превращались в среднего качества дрова.

Потом мы обильно закусили тем, что осталось от железнодорожного ужина (которым снабдили сердобольные родители своих чад). К этому времени и трава уже просохла от росы. Я взял у Гены хороший топор, сходил в лес, нарубил нормальных кольев и раздал их студентам.

Все стандартные палатки, взятые в нашем институте, у студентов при, жилищном строительстве, получились совершенно разные. У одних вышел устремленный ввысь готический собор, у других — что-то мощное, в романском духе, у третьих — цыганский шатер, у четвертых очень добротное жилище бомжей.

В боку палатки у девиц (тех, что стремились в высь) темнели щели. Они не стали штопать свой полотняный дом, а просто заткнули прорехи подручным материалом. Поэтому из щелей «готического собора» всю практику так и выглядывали кокетливые розовые бретельки бюстгальтера.

Студенты, рассматривая свои брезентовые дома, искренне радовались. А я за два десятка лет своей полевой жизни, настолько привык к этим временным жилищам, что совершенно равнодушно воспринял возникновение палаточного городка. Осознав это, я загрустил. Но предавался печали недолго, потому что следующим номером программы было мучение с костром и с приготовлением на нем пищи. Я долго наблюдал, как очередной студент, встав в коленно-локтевую позицию, дует на несуществующие угли, а потом весь красный и в пепле поднимается и уступает место следующему. А оранжерейно-городские девицы явно не были знакомы с кухней. Поэтому сначала у нас был «салат из их пальцев» и только потом, перебинтовавшись и залепившись пластырем, им удалось сделать бутерброды. В общем была обычная московская студенческая подгруппа.

Студенты в первый день практики представлялись мне гомогенной массой, знакомой только по лабораторным занятиям в институте. Я знал, что это пройдет и через пару дней совместного существования каждый из них приобретет индивидуальные черты. Из толпы уже в первый день выделилась Лиза — своими безобразного кроя брезентовыми полевыми штанами, которые тем не менее не могли скрыть аппетитных форм их владелицы. А из студентов запомнился Никита, который сразу же, выгрузившись из машины, достал из своего рюкзака невероятных размеров нож в кожаных ножнах и тут же прицепил его к себе на пояс — на манер кавказского кинжала.

Мои подопечные после завтрака явно надеялись вздремнуть в своих палатках (да и я тоже был не прочь отдохнуть часок), но тут от клеток-шапито послышался хриплый клекот. Оказалось, что туда, к вольерам, — шел сонный Николай — работник заповедника, — плотный диковатого вида сангвиник с длинными волосами и объемной бородой. В руках у Николая было ведро, доверху наполненное дохлыми желтенькими цыплятами. Именно на это ведро столь бурно реагировали пернатые хищники — подопечные Николая.

Студентки, обнаружив в ведре кучу мертвых птенчиков, горестно запричитали, но тем не менее пошли за Николаем. Они целый час неотступно следовали за ним, наблюдая, как работник заповедника молча забирается в вольеры с хищными птицами и выкладывает им из ведра корм.