Виктор Шендерович - Книги: Все тексты

Так вот, у старухи Кутеповой (Вадя отчётливо это помнил) капуста была.

В метро он пригрелся на свободном местечке и начал мечтать. Мечты Иванушкина были нетщеславны. Он хотел мира во всём мире — и чтобы жена не унижала при посторонних. Ещё он хотел лежать на тахте и крутить колёсико «Альпиниста», и чтобы на всех диапазонах пел Высоцкий. Высоцкого Вадя — так уж повелось — называл Володькой, а Влади — Маринкой, и под конец рабочего дня любил рассказывать, как их меж собой познакомил.

На этот рассказ всегда стекались в РЭУ-6 мужики из диспетчерской. Когда правдивейшая, с чудесными подробностями история эта доходила до прихода Высоцкого с бутылкой французского коньяка в иванушкинскую подсобку, слушатели вздыхали, а вадин коллега из РЭУ-8, одноглазый Фёдор Ильич Гусенков, носивший по этой причине прозвище «Нельсон», впоследствии переделанное просто в «Манделу», — так вот этот Фёдор Ильич всегда плакал. Он тоже близко знал Высоцкого и не мог сдержаться.

Если кто-либо из пришедших Иванушкину не верил, его не били, а просто просили уйти.

На остановке в вагон своими длинными ногами вошла рыжая девушка — и села рядом с Васей.

Тут автор обязан сразу объясниться. Не то чтоб Иванушкин был ловелас, но рефлексы кой-какие у него ещё имелись. А жена Галина, не будем говорить о ней плохо, но ежели, не дай Бог, замечала это вадино неравнодушие к живой природе, то могла и ударить. С течением времени Фрейд, помноженный таким образом на Павлова, дал противоречивый результат, а именно: у Иванушкина пропал рефлекс на Галину.

Рыжая штудировала «Советский экран» — и Вадя, не будь дурак, стал смотреть через плечо картинки. Когда девушка повернула наконец свою рыжую голову, Вадя ответил самой обаятельной своей улыбкой, вежливо кашлянул в кулачок и сказал:

— Добрый день.

— Чего нужно? — простосердечно поинтересовалась девушка.

Вопроса в лоб Иванушкин не ожидал.

— Мне? — И вспомнил. — Мне — капусты, тёще на голубцы. — И, подождав, пояснил. — Суббота.

Девушка уже не листала «Советский экран», а смотрела на Вадю, и смотрела так, словно рыжим был он.

— Она если голубца в субботу не съест — всё! — прояснил ситуацию Иванушкин и сделал похоронное лицо.

— Она что, больная? — спросила девушка, почему-то переходя на шёпот.

Вадя ненадолго задумался и ответил утвердительно. Больная. Болезнь неизвестная, но зато смертельная. Лечат тёщу по субботам свежими голубцами. Если голубцов нет — сразу каюк с летальным исходом.

Рыжая уронила «Советский экран». Носик её жалостливо сморщился. Скорбный Вадя поднял журнал и осторожно положил его на острые девицыны коленки.

— Ладно… Чего уж… Уж вы не переживайте так. Вас как звать-то?

— Альбина, — сказала рыжая шёпотом.

— Не переживайте, Альбина, — сказал Иванушкин. Её имя растаяло на языке карамелькой. — Может, ещё обойдётся.

Рыжая прижала к груди «Советский экран» и спросила:

— Можно я с тобой?

— Я в Воронок, — признался честный Иванушкин.

— Хоть куда, — ответила Альбина.

Альбина была девушка решительная. Известно о ней автору немногое. Полгода назад она приехала в Москву из деревни Великие Пряники — с аттестатом зрелости и монологом Катерины «Отчего люди не летают?» — но никого во ВГИКе этим дореволюционным суицидом не разжалобила. С горя хотела Альбина вернуться в Пряники и той же ночью утопиться, но вместо этого пошла в ПТУ — учиться на парикмахера и ждать следующего лета. Она читала «Советские экраны» и готовила Москве оружие возмездия — стихотворение поэта Асадова «Трусиха».

Хороша дорога до станции Воронок! Езды туда сорок минут — как раз чтобы пролистать газеты. Только не советую этого делать; прочтёшь — ехать захочется не в Воронок, а совсем в другую сторону. Смотри в окно на природу. Хотя — там такие натюрморты, за окном… Короче, лучше вообще не ездить в Воронок.

…Вадя рассказывал Альбине о своих встречах с Маргарет Тэтчер. Что ж, из песни слова не выкинешь: когда-то, ещё до московской Олимпиады, забросили Вадю к англичанам — сцементировать тамошний рабочий класс насчёт борьбы с капиталом. Но дело не в этом, а в том, что когда Вадя им уже всё что можно сцементировал, пришлось ему срочно внедряться в ихнюю партию, чтобы держать руку на пульсе и корректировать планы НАТО. Так вот: там, в партии этой, его и познакомили с Маргарет Тэтчер.

— А это кто? — спросила Альбина.

— Главная баба на острове, — лаконично разъяснил Вадя.

— Уя-я, — сказала Альбина.

После знакомства с Тэтчер он полтора месяца водил её по кабакам и входил в доверие: деньги-то присылали из Москвы чемоданами, надо было куда-то тратить; но дело не в этом, а в том, что в Москве Вадю ждала невеста (дочь одного дипломата, фамилию Иванушкин называть не имеет права). А Тэтчер, в чём штука-то! — на Вадю глаз положила и клеит, и таскает за собой в ихнее Политбюро. Чуть лордом хранителем печати не сделала, но Вадя успел связаться с Центром, и оттуда сказали: не время. Но дело не в этом, а в том, что пока Вадя держал руку на пульсе и гадил в пользу Варшавского Договора, невеста в Москве оказалась израильской шпионкой; так Иванушкина в ящике с сигарами вывезли на Родину — давать показания. При разгрузке в Мурманске ящик уронили, но врачи сделали невозможное, и вот теперь невеста на рудниках, а Иванушкин на пенсии. Товарищи по невидимому фронту навещают иногда — но дело не в этом, а в том, что пришлось жениться, взять фамилию тёщи и устроиться сантехником в РЭУ-6, потому что люди Тэтчер кишели вокруг Иванушкина с нездешней силой.

Чуть Воронок не проехали.

Выйдя, Иванушкин подождал, пока перрон опустеет, и попросил Альбину поглядеть, нет ли хвоста.

У калитки старухи Кутеповой Иванушкин остановился, потому что забыл, зачем приехал, но тут залился бабкин кабысдох, заскрипела дверь, и выглянула из-за неё сама Капитолина Филипповна. Выглянула, глянула — и снова скрылась за дверью.

— Чего это она? — спросила Альбина.

— Сейчас, — ответил многоопытный Иванушкин. И точно: вышла старуха снова, и уже не одна, а с автоматом Калашникова.

— Кто такие? — хрипло крикнула она, передёргивая затвор. В ответ Иванушкин снял шапочку «суоми», дав волю кудрям. Старуха узнала:

— Жилец?

— Он самый, — ответил Вадя.

— А это кто? — старуха повела стволом. — Твоя вроде поболе была…

— Это сестра её, — сказал Иванушкин. — Из-под Казани. Сирота.

— Входи, — разрешила Кутепова и поставила «калашникова» на предохранитель.

Калитка захныкала, и бабкин кабысдох зашёлся на второй октаве.

В сенях Иванушкин, выигрывая время, долго стаптывал с чоботов снег. Он отчётливо помнил, что ехал к старухе Кутеповой не просто так, а с умыслом. Память-то, слава богу, ещё не отшибло.