Митрофан Глобусов - Мысли и размышления

И вот идем мы с ней, природа вокруг увядает, разные глупости светятся на домах, а у меня из головы не выходит, что надо бы теперь не идти, а ко мне ехать. И с каждым шагом мысль эта все сильней захватывает меня. Ведь жена моя в Кинешме, а эта моя знакомая давно уже высшего сексуального наслаждения не получала. Вдруг помочь чем смогу?

Метров триста прошли, а то и четыреста. И тут вижу: природа в городе настолько увяла, что почти нет никакой! Ни собак, ни деревьев! Пора, значит, что-то решать! И вот в районе каких-то строительных нагромождений я решительно говорю:

— А поехали сразу ко мне!

А она идет рядом со мной и молчит.

Я опять:

— А давай сразу ко мне поедем!

Она молчит.

Я снова ей:

— Да поехали сразу ко мне! Чего нам, собственно, по улице-то шляться!

Молчит.

Я опять:

— Как бы хорошо было сразу ко мне поехать!

Молчит.

Тогда я подумал:

«Вот ты, значит, какая замысловатая! В кафе, когда за мой счет вино пила, столько мне всего наговорила, а как на улицу вышли, так идешь и молчишь!»

И принимаюсь смачно описывать, какие у меня деревянные шахматы и какую я бутылку закавказского коньяка приобрел: словно бы знал, что судьба позаботится о нашей случайной встрече.

И тут она вдруг:

— Так ты же — Глобусов! Митрофан!

— Что?

— Ты — точно Митя Глобусов!

— Что?

— Ты не ухаживал за мной!

— Что? Что такое?

— Ты — тот, кто не ухаживал за мной никогда! Ни в школе, ни в институте, ни даже на пятом этаже Министерства иностранных дел!

— Что-о?! Что-о?! Что такое?!

— Вижу, что ты всё забыл! А ведь ты мог еще в пятом классе за мной поухаживать. Вот тогда бы я бы еще и подумала, ехать к тебе или не ехать. Но не было этих трех дней… Трех часов даже не было! А ты мне — поехали сразу к тебе!

И тут настолько тяжелая волна обиды окатила меня, что крикнул я:

— Ты в каком классе училась?

— В «В». А ты?

— А я в «Б». Ты для чего про оргазм говорила?!

Что дальше было?

После внезапного выкрика моего мелькнула чья-то голова, похожая на утюг; фары какие-то вырвали из сумрака горло разбитой бутылки; дверца хлопнула; и Маша пропала куда-то. Остался я на улице один, и только густой осенний вечер вокруг. Пошел снег.

Я приехал домой и сел играть в шахматы.

Жили-были два брата, Маяковский и Есенин.

Один был великан, другой почти карлик. Один черноволосый, другой огненно-рыжий. Один всегда мыл руки с мылом, другой категорически отказывался вообще прикасаться к воде.

Как-то Маяковский прогневался на брата за грязные руки, и прозвал его Черным Человеком.

Есенин же в отместку, к тому же завидуя росту брата, прозвал его Пароходом Нетте.

Прямо так и сказал:

— Здравствуй, Пароход Нетте!

Рассвирепел тут Маяковский, да как гаркнет:

— Иди мой руки, Черный Человек! Левой! Левой! Левой!..

Есенин ответно воскликнул:

— О, не тронь волос моих рожь!

— Какая рожь! — возражает ему Маяковский. — Рожу иди умой! Рожу!

Худо ли, бедно ли, но жили они тихо. Но вот как-то заспорили как надо стихи писать. Сами они не то что стихи могли писать, а читали с трудом, по слогам, но спорить заспорили. А аргументы все приводили фигуральные.

Маяковский схватил громадный молот и давай по наковальне лупцевать. Малиновые искры — снопом.

На что Есенин криво так усмехнулся, почмокал-посвистал, позвал голубую кобылицу, и давай ее доить. Одно ведро за другим, одно ведро за другим. Одно — полнее другого.

Обомлел Маяковский, но виду не подал. Сбегал в Африку, привез чистокровного негра, и на глазах Есенина поцеловал его прямо в губы.

Помрачнел Есенин, поморгал васильками, а потом смотался в Америку, привез толстозадую танцовщицу Дункан, и давай ее вертеть. И так ее вертит и сяк. В глазах рябит.

Маяковский ощутил подлинный приступ безумия. Он оттолкнул негра, вскочил на мраморный постамент и говорит:

— Я памятник себе воздвиг нерукотворный!

Сказал и вправду стал памятником.

Вот так Есенин не только проиграл спор, но и потерял брата.

Постоял Есенин возле окаменевшего брата, огорченно плюнул, и поплелся домой. Дункан ржаной собакой поволоклась за ним.

За Дункан поволокся ее ржаной шарф.

«Руки с мылом помыть, что ли?! — неожиданно вопросил себя Есенин. И оглянувшись на Дункан, подумал. — И чего ей надо от меня? Потанцевали и будет! Нет, поволоклась за мной. Эх ты, ржаная сука! Танцовщица, мать твою! Американочка хренова!..»

Ее кумир — Жерар Депардье, получивший премию имени К.С.Станиславского, врученную ему публично на последнем по счету МКФ. По-моему, это — ошибка. Премию надо было дать ей, моей детке-конфетке, а не прославленному Депардье.

Но я ее к нему не ревную. Я ее вообще ни к кому не ревную. И если есть в ней что-то такое, что мне не нравится, то это, возможно, омерзительная ее привычка сосать по ночам леденцы. Но бросить ее не могу. Пусть сосет, пусть чмокает, пусть это будет дополнительной ночной музыкой, сопровождающей наши с ней отношения в течение последних лет десяти…

У нее — темный треугольник внизу живота. Мне приятно прикасаться губами к нежным волосам этого треугольника. А фигура у нее такая, что так и тянет сравнить ее фигуру с песочными часами. Это приятное сравнение, даже приятней самих часов, которые как их ни переворачивай, а не удается остановить мелкое движение песка… А когда она садится в кресло и принимается сосать леденцы, я ей говорю:

— Годы, годы пройдут, а ты от этой своей идиотской привычки так и не избавишься.

— Не избавлюсь, — говорит она. — А для чего избавляться? Сосу себе и сосу… У тебя, кстати, где лежат леденцы?

Я знаю, что никакого иного фортеля она не выкинет теперь. А если и выкинет, то и ладно. Она их и так столько выкинула, что может хватить на небольшой отвязный коллектив. Исчезла однажды с борта теплохода «Москва-Астрахань», чтобы отправиться в путешествие на Великую Китайскую стену, озаренную тысячами фейерверков и озвученную сотнями поп-групп. В Монте-Карло оттягивалась по полной программе и, погрузившись в вакханалию фешенебельного курорта, проиграла в казино меня, себя, весь мир и все его окрестности. Но проигрыш не долго удручал ее. Она с невероятной скоростью все вернула назад и в качестве окончательного утверждения сделала себе пирсинг в самом интимном месте. Закончила затем высшие курсы политтехнологов, после чего вбила себе в голову мысль, что самое время сняться ей в каком-нибудь захватывающем порнофильме. Но после кинопроб, устроенных, по рекомендации Квентина Тарантино, в живописных окрестностях Ялты, решила на этом резко оборвать карьеру отечественной порнозвезды. Так и не вышел на экраны кинотеатров этот безнравственный боевик хотя и без участия Жерара Депардье, но способный покорить сердца миллионов…