Павел Асс - Тайный агент Вовки Ульянова

– Петенька, ты ли это, main leibе? – позвала Анка дрожащим голосом почему-то не по-нашему.

– Я, – хрипло сказал Фурманов, зная, что женщинам перечить не следует, так как это может плохо кончиться.

– Иди же ко мне, main рыбка… Что же ты не появлялся так долго, мой петушок?

– Занят бы-ы-ыл, – почти прорычал политрук, закапываясь в сено.

Анку он нашел не сразу, так как она только возбудительно дышала и на глухое рычание не отзывалась. Минуты три он ползал в сене и рычал, но неожиданно женские руки схватили его за сапога, и те полезли с ног.

– О, Петенька, какие холодные у тебя нот… И эти несносные, вонючие прошлогодние портянки… О, main Gott… А ваще ничего… Раздевайся же, мой leibе, я жду тебя уже давно! -. Фурманов, рыча от того, что не он мог расстегнуть портупею, стал дергаться и подпрыгивать.

– О, я вижу страсть безумную твою, сказала Анка голосом заправской петербургской актрисы, так что Фурманов даже удивился, откуда это Анка набралась такой интеллигентной ерунды.

Далее последовала сцена, которую по цензурным причинам включать в данное произведение считалось бы manvaus tone. Приведем лишь некоторые эпитеты и цитаты, принадлежавшие Анне Семёновне (Фурманов был очень занят, и поэтому молчал):

– Ух ты, какой! Ну, давай же! О, о! Ну, Петенька, же! О,…, о! Ну, ещё разок!

Кончилось тем, что обалдевший и измученный Фурманов сполз с горячего похотливого тела Анки и в изнеможении провалился сквозь сено. Здесь совершенно внезапно появился Петька, упавший в речку целиком, вместо того, чтобы спокойно вымыть ноги.

– А вот и я! – сказал он, довольный собой. Анка уставилась на него обалдевшим взором.

– Как, уже? – спросила она.

– Ну так! – сказал, очень польщённый, Петька. Фурманов сделал ряд отчаянных движений и оказался вне сарая, где очевидно должна была разыграться трагедия. Он был вымотан без предела, и был, что называется, без штанов, но в портупее. Минут через сорок из сарая вышел удручённый Петька, и характеристика произошедших там событий выражалась в двух словах:

– Не дала, сказал он грустным голосом сидящему на дереве с трофейным биноклем начдиву.

– Енто дело споправимое, сказал начдив, ухмыляясь в усы. Его бинокль имел шестикратное увеличение, и произошедшее на сеновале он наблюдая с мельчайшими подробностями.

Внезапно Петька принял позу Онегина из второго действия одноименного спектакля и сказал:

– О женщины, вам имя вероломство! Фурманов, лежащий под деревом, съёжился, и ожидал падения тяжелого предмета на голову. Предмет не упал.

– Это точно, сказал начдив, и сук, на котором он сидел, благополучно треснул. Фурманов взвыл и помчался на кухню.

На следующий день утром политрук, отдохнув после вчерашнего происшествия, направился к начдиву, чтобы поговорить по весьма важному вопросу. Чапаев сидел за столом и точил саблю, одновременно доставая из огромной чаши вареники со сметаной.

– Чё пришёл? – спросил он неприветливо.

– Разговорчик есть, сказал Фурманов.

– Садись, сказал начдив, доставая свободной рукой из-под стола здоровенную бутыль мутного самогона.

– Да нет, Василь Иваныч, я ж не в том. смысле вовсе… Я про нашего товарища поболтать хочу…

– Про какого, равнодушно спросил Василий Иванович.

– Про Петьку.

– Про какого Петьку, ещё более равнодушно спросил начдив.

– Ну про этого же, Исаева…

– Ну, сказал Чапаев, задумчиво вынимая пробку, сделанную из куска тряпки, засунутую в горлышко бутылки.

– Вы ж помните, наверно, как из Москвы товарищ Дзержинский сообщал, что в наши пролетарские ряды прокрался немецкий шли…

– Сиди уж, пролетарий, едко заметил начдив. У тебе ж на лбе сплошные дипломы нарисованы…

– Дело не во мне, сказал политрук раздражённо.

– Вот это точно, сказал начдив. Никакой пользы от тебе нетути.

– Да нет же, ведь товарищ Дзержинский… Василий Иванович основательно разозлился и произнес фразу, из которой стало ясно, что он некогда состоял с товарищем Дзержинским в интимных отношениях, и что его партнеру в этом деле сильно не поздоровилось. Фурманов плюнул и сказал напрямик:

– Василий Иванович, Петька – шпион.

– Чего? Василий Иванович подавился самогоном и залился здоровым пролетарским смехом.

– Петька – шпион? – переспросил он, вытерев выступившие в глазах от смеха слезы. Сам ты шпион!

– Ну Василий Иванович, сказал Фурманов уже не требовательно, а просительно. Я ж точно говорю, слышал как он говорил по-немец… Тут политрук запнулся. Вспоминая с ужасом свою вчерашнюю ночь, проведённую с истинной пролетаркой Анкой, он ясно вспомнил, как она называла его leibe и говорила ему какую-то непролетарскую чушь.

– Ну, чего замолк? – спросил довольный Чапаев. Давай, зюзюкнем, что-ли, по сто грамм за здоровье немецкого шпиона Петьки?

Фурманов стоял, как вкопанный, и в дальнейший разговор отчего-то не вступал. Анку выдавать не хотелось, так как больше баб в радиусе шестисот километров наверняка не было

– Ага, сказал он голосом человека, укушенного тремя крупными мухами це-це в одно место. Василий Иванович налил ему сто грамм, и данный продукт был равнодушно вылит в политруковскую пасть и закушен мятым огурцом.

– Ну ладно, ты, пожалуй, иди, а я тут обдумаю план, сказал Чапаев, выводя Фурманова на улицу.

– Ну, хамло интиллигенское, – сказал он, вернувшись к своей сабле. – пролетариев оскорблять и ихнюю самогону экрать? Ох, чешутся мои руки тебя к стеночке поставить… Фурманов прямым ходом отправился к Петьке, которого решил вывести на откровенности и таким образом, получить компрометирующий материал.

Грустный Петька сидел на завалинке походной кухни, разместившейся вследствие затишья в амбаре, и предавался меланхолии.

– Чего надо? – хмуро спросил он подошедшего к нему и вставшего в ожидании Фурманова.

– Давай, что ли, пойдём выпьем, сказал политрук. Петъка посмотрел на небо и зевнул.

– Чегой-то не охота сегодня… Птички низко летают… Заразы, добавил он, смахнув с носа нечто, упавшее с небес, К дождю, видать…

– К дождю, согласился политрук. А хочешь, Петька, я тебе про синк транзит расскажу?

– Про что? – испугался Петька.

– А про смысел жизни.

– Валяй, сказал Петька, которому было всё равно.

– Так слушай… Вот видишь, птичка проле…

– Не надо про птичек, сказал Петька, доставая из помятого сапога ногу в протухшей позапрошлогодней портянке. Фурманов отвел нос и зажал его двумя пальцами…

– Ну вот, сказал он сипло, тогда я тебе про гетер расскажу.

– Это про кого ты? – удивился Петька.

– Это я про баб, успокоил его политрук.

– Ну, давай, – вздохнул Петька, засовывая ногу и соответствующую портянку обратно в сапог.

– Так вот… гм… да… вот…

– Это всё? – спросил Петька равнодушно.