Джером Джером - О памяти

Остальное я забыл. Это начало первого стихотворения, которое я когда-то учил. Потому что ―

― не идет в счет; оно слишком легкомысленно, и ему недостает подлинных поэтических красот. Я набрал четыре пенса, декламируя «Помню, помню…» Я знал, что это было именно четыре пенса потому, что мне сказали, что если я сберегу их до тех пор, пока не накоплю еще два, то у меня будет целых шесть пенсов. Этот аргумент, хотя и бесспорный, мало на меня подействовал, и деньги были растранжирены, насколько я помню, на следующее же утро, только вот на что — в памяти не сохранилось.

Так всегда бывает с памятью: ничего не доносит она до нас полностью. Память — это капризное дитя: все ее игрушки поломаны. Помню, в раннем детстве я упал в глубокую грязною яму, но как я оттуда выбрался, об этом у меня не осталось ни следа воспоминания. Так что если бы мы полагались только на память, то пришлось бы считать, что я все еще там пребываю. Другой раз, несколько лет спустя, я был участником одной чрезвычайно волнующей любовной сцены, но единственное, что я могу сейчас ясно восстановить в памяти, это то, что в самый критический момент кто-то неожиданно открыл дверь и сказал: «Эмили, вас зовут», — таким замогильным голосом, что можно было подумать, будто за ней по меньшей мере явилась полиция. А все нежные слова, которые она мне сказала, и все восхитительные вещи, которые сказал ей я, забыты безвозвратно.

В общем, жизнь, если оглянуться назад, — всего лишь одни руины: обрушившаяся колонна там, где некогда высился массивный портал, сломанный переплет окна, у которого в былые дни сидела владетельница замка; осыпающаяся груда почернелых камней на том месте, где когда-то пылал веселый огонь, и пятна лишая и зеленый плющ, покрывающие эти развалины.

Ибо все кажется привлекательным сквозь смягчающую дымку времени. Даже печаль, ушедшая в прошлое, ныне сладостна. Дни детства представляются нам сплошным веселым праздником: одно лишь щелканье орехов, катанье обруча да имбирные пряники. А выговоры, зубная боль и латинские глаголы — все теперь забыто, особенно латинские глаголы. И мы воображаем, что были очень счастливы, когда в пору отрочества влюблялись; и нам жаль, что мы разучились влюбляться. Мы никогда не вспоминаем о сердечной тоске, или о бессонных ночах, или о внезапно пересохшем горле, когда она сказала, что никогда не может быть для нас никем кроме сестры, — будто кому-нибудь нужна лишняя сестра!

Да, свет, а не мрак видим мы, когда оглядываемся на прожитую жизнь. Солнечные лучи не оставляют теней на прошлом. Пройденный путь расстилается за нами как прекрасная ровная дорога. Мы не видим острых камней. Наш взгляд останавливают одни лишь розы, растущие по краям дороги, а острые шипы, которые ранили нас, кажутся нам из прекрасного далека нежными былинками, колеблемыми ветром. И благодарение богу, что это так — что все удлиняющаяся цепь памяти сохраняет одни лишь светлые звенья, а сегодняшняя горечь и печаль завтра вызовет только улыбку.

Кажется, словно самая яркая сторона жизни — вместе с тем самая возвышенная и лучшая, так что когда наша незаметная жизнь погружается в темную пучину забвения, все самое светлое и самое радостное исчезает последним, и еще долго остается над водою, приковывая наш взор, в то время как дурные мысли и жгучие страданья уже погребены под волнами и не тревожат нас более.

Это очарование прошлого, вероятно, и заставляет старых людей говорить так много глупостей о днях, когда они были молоды. Мир, кажется им, был тогда намного лучше, чем теперь, и все в нем гораздо больше походило на то, чем должно быть. Мальчики были тогда настоящими мальчиками, да и девочки сильно отличались от нынешних. Также и зимы больше походили на зимы, и лето вовсе не было тем подмоченным товаром, какой нам теперь подсовывают. Что же касается удивительных поступков, которые люди совершали в те времена, и необычайных событий, которые тогда происходили, то потребовалось бы трое выносливых мужчин, чтобы выдержать хотя бы половину всех этих россказней.

Я люблю слушать, как какой-нибудь милый старый джентльмен рассказывает о своем прошлом кучке желторотых юнцов, которые — он отлично знает это — не могут его опровергнуть. Еще немного времени — и он, пожалуй, начнет клясться, что, когда он был мальчиком, луна светила каждую ночь и что любимым видом спорта в школе, где он учился, было подбрасывание бешеных быков на одеяле.

И это всегда так было и всегда так будет. Старики пели ту же песню и тогда, когда наши деды были мальчишками; и нынешняя молодежь тоже, в свое время, будет досаждать подрастающему поколению подобным вздором. «Ах, вернуться бы в доброе старое время, вернуться на полвека назад!» — таков общий припев, начиная с того дня, когда Адаму пошел пятьдесят второй год. Просмотрите литературу 1835 года, и вы убедитесь, что поэты и писатели молили судьбу все о той же несбыточной милости, как делали это задолго до них немецкие миннезингеры, а до миннезингеров создатели древних скандинавских саг. О том же самом вздыхали и первые пророки и философы древней Греции. По общим отзывам, с тех пор как создан мир, он становится все хуже и хуже. Я со своей стороны могу сказать, что мир, должно быть, был восхитителен, когда его впервые открыли для публики, потому что он весьма приятен даже сейчас, если только вдоволь греться на солнышке и не злиться, когда идет дождь.

Впрочем, мир, вероятно, и правда был еще приятнее в то росистое утро первого дня творения, когда он был молод и свеж и шествующие по земле миллионы еще не вытоптали на ней траву, а гул мириадов городов не изгнал навеки тишину из вселенной. Для отцов человеческого рода жизнь текла величаво и торжественно. Босые, в свободных одеждах, они гуляли рука об руку с господом-богом под великими небесами. Они жили в шатрах, под горячей лаской солнца, среди мычащих стад. Все, в чем они нуждались, они получали из ласковых рук самой Природы. Они трудились, они говорили и думали, а огромный земной шар вращался в тишине, еще не обремененный грехом и заботой.

Те дни давно миновали. Безмятежная пора детства, проведенная человечеством в глухих лесах и на берегу журчащих рек, ушла без возврата, и человечество вступило в период возмужалости среди тревог, сомнений и надежд. Годы беззаботности и беспечной лени прошли. Надо трудиться, и следует спешить. Каков должен быть этот труд и каково участие нашей планеты в великом замысле, мы не знаем, хотя наши руки бессознательно помогают осуществлению его. Подобно крохотному кораллу, который растет под глубокими темными водами, каждый из нас трудится и бьется ради своей скромной жизненной цели, не думая об огромном сооружении, которое мы возводим, выполняя волю божью.