Джером Джером - О еде и питье

Мы вскоре извлекли ее оттуда, и я уже готовился к третьей атаке, но Джо вел себя все более несносно. Если бы он мог предвидеть, заявил он, что вместо обеда у нас будет игра в хоккей, то подкрепился бы заранее сыром и хлебом. Я слишком выбился из сил, чтобы спорить, и поэтому, с достоинством положив на стол вилку и нож, пересел на боковое место, предоставив Джо возможность сразиться с проклятой птицей. Он молча трудился некоторое время, потом пробормотал: «Черт подери эту утку», и снял пиджак.

В конце концов нам удалось расколоть ее с помощью долота, но есть ее было невозможно, и нам пришлось пообедать гарниром и яблочным пирогом. Отведали мы и утятины, но это было равносильно попытке прожевать резину.

Убийство этого селезня было, безусловно, злодейским поступком! Но что поделаешь! Нет в нашей стране должного уважения к старости…

Я, собственно говоря, начал этот рассказ, имея в виду написать о еде и питье, но до сих пор ограничивался только первой частью вопроса. Дело в том, что питье является одним из тех занятий, относительно которых не рекомендуется демонстрировать слишком большую осведомленность. Прошли те дни, когда считалось мужественным ложиться спать вдрызг пьяным. Ныне трезвая голова и твердая рука не рассматриваются как признаки женственности. В наш развращенный век, напротив, спиртной запах, опухшее лицо, нетвердая походка и сиплый голос считаются отличительными чертами забулдыги, а не джентльмена.

Однако даже в наши дни человеческая жажда — нечто совершенно сверхъестественное. Мы постоянно пьем под тем или иным предлогом. Человек никогда не чувствует себя удовлетворенным, пока перед ним не стоит бокал. Мы пьем до еды, во время еды и после еды. Мы пьем, когда встречаемся с приятелем, а также когда расстаемся с приятелем, Мы пьем, когда говорим, когда читаем, когда думаем. Мы пьем за здоровье друг друга и портим свое собственное здоровье. Мы пьем за королеву, за армию, за дам и за все, за что только можно пить. Если бы иссяк запас этих поводов мы пили бы, вероятно, даже за здоровье наших тещ.

Кстати сказать, мы никогда ничего не едим за чье-либо здоровье, а только пьем. А почему бы не скушать когда-нибудь ватрушку за чье-либо процветание и успех?

Для меня, признаюсь, совершенно непостижима постоянная потребность выпить, которой одержимо большинство людей. Я могу еще понять тех, кто пьет, чтобы отогнать заботы или чтобы найти забвенье от тяжелых мыслей. Я могу понять, когда невежественные массы влечет к вину. О да, нас, конечно, очень шокирует пьянство — нас, живущих в уютных домах, пользующихся всеми удобствами и удовольствиями жизни, возмущает, что обитатели и сырых подвалов и холодных чердаков тянутся из своих жалких трущоб к свету и теплу кабака, где они могут хоть ненадолго унестись на потоке джина — этом подобии Леты — подальше от своего неприглядного мира.

Подумайте хорошенько, прежде чем в ужасе всплеснуть руками по поводу их безобразной жизни, какова в действительности «жизнь» этих несчастных созданий. Представьте себе ужас скотского существования, которое они влачат из года в год в тесных смрадных конурах, где они, набитые как сельди в бочке, прозябают, болеют и спят. Где визжат и дерутся покрытые грязной коростой дети, где неряшливые крикливые женщины ноют, бранятся и пускают в ход кулаки, где улица звучит похабщиной, а весь дом представляется бедламом зловония и буйства.

Подумайте о том, что этим существам, лишенным интеллекта и души, прекрасный сочный цветок жизни кажется лишь иссохшим и бесплодным сучком. Лошадь в конюшне вдыхает аромат свежего сена и с удовольствием жует спелый овес. Дворовый пес, дремля у своей конуры на солнышке, видит чудесный сон — великолепную охоту, во время которой он мчится через поле, покрытое росой, — и он просыпается с радостным лаем, чтобы лизнуть приласкавшую его руку. А ведь в беспросветную жизнь этих людей не проникает ни один солнечный луч. С той самой минуты, когда они утром сползают со своих жестких коек, до того часа, когда вечером они валятся на них снова, они не знают ни одной минуты настоящей Жизни. Отдых, развлеченье, общенье с людьми им неизвестны. Радость, грусть, смех, слезы, любовь, дружба, мечты, отчаяние для них пустой звук. С того дня, когда их детские глаза впервые увидят окружающий их мрачный мир, до того дня, когда они с проклятием закрывают их навсегда и их останки засыпают землей, они никогда не ощущают человеческого тепла. Их не волнует никакое чувство или мысль, не поддерживает никакая надежда. Во имя милосердного бога пускай же они заливают свою горькую долю вином и хоть на одно короткое мгновенье ощущают, что живут.

Да, можно сколько угодно рассуждать о чувствах, но все равно источником подлинного счастья является желудок. Кухня — это главный храм, где мы молимся. Пылающий очаг — алтарь, на котором горит неугасимый огонь весталок, а повар — наш верховный жрец. Он всемогущий и добрый волшебник. Он исцеляет все горести и заботы. Он прогоняет всякую вражду и рознь, украшает любовь. Велик наш бог, и повар — пророк его. Так будем же есть, пить и веселиться.

1886