Владимир Кунин - Кыся

И я наклонился в сумке так, чтобы он мог застегнуть молнию над моей головой. Слышу, говорит негромко:

— Ох, и умница же ты у меня, Кыся! У тебя ж не голова, а Совет министров! Хотя, чего я вас ровняю?! Им до тебя еще маком какать, и то не дотянутся! Поехали?

Мы и поехали. Сижу себе в застегнутой сумке и думаю:

«Действительно, чего меня сравнивать с каким-то «советом министров»? Кто они, и кто Я? Я — КОТ! Я происхожу от Тигров и Ягуаров, от Пантер и Леопардов, от Гепардов и Рысей, наконец… Во мне же потрясающая наследственность!..

А что такое «совет министров»? Л ю д и. И предок у них был один-единственный — Обезьяна…

Как иногда говорил Шура Плоткин, многие из них даже не закончили процесс переходной формации. Или застряли посередине: вроде бы уже не Обезьяна, но пока еще и не Человек…

Я же КОТ — создание законченное и совершенное. У меня даже языкового барьера нет. Пожалуйста — можете болтать со мной на любом языке. Я вас пойму. А вот поймете ли вы меня — неизвестно. Но это будут уже ваши проблемы. Как в случае с Водилой…

Кстати, о Водиле. Вот он меня похвалил, назвал «умницей» — и мне это приятно и лестно. Хотя, когда меня хвалит кто-то из посторонних, мне на это плевать с восьмого этажа. Я себе и сам цену знаю.

Как меня только не называли?! И «ловкий», и «смелый», и «сильный»… Только «красивый» — никто никогда не говорил. Но я и не претендую. Вид у меня, действительно, хамоватый: уши рваные, загривок торчком, через всю морду шрам, брыли здоровущие…

Так вот, на комплименты посторонних я чихать хотел. Другое дело, если Шура меня похвалит! Тут крылья появляются, летать хочется… Кстати, для Шуры я даже очень красивый. Он много раз говорил, что я обладаю «не салонной, а классической мужественной красотой воина». Звучит, да? Во всяком случае, пока что мне еще ни одна кошка не отказала.

Теперь вернемся к Водиле. Он меня похвалил, и я на это клюнул! Значит, он для меня становится не таким уж «посторонним»?..

А может быть, он тоже, как и Шура Плоткин, читал, что сказал о нас Леонардо да Винчи? А великий Леонардо сказал: «Даже самая маленькая Кошка — чудесное произведение!»

— Эй, Кыся! Заснул? — услышал я голос Водилы, и молния над моей головой расстегнулась.

Ну-с, и где же ваше море?..

Ах, это пока еще каюта… Ну и каюта! У нас с Шурой дома сортир больше. Окна нет, туалета нет, душа нет. Словно щель, узенький шкафчик, игрушечньй столик — максимум на одну бутылку и два бутерброда, духота и две койки — одна над другой.

На нижней койке в одних джинсах, без туфель и рубашки, лежит и старательно изображает спящего… Кто бы вы думали? Лысый!

Оказывается, они с моим Водилой в одной каюте плывут.

— Вот, Кыся, видишь, как мы живем? — тихо говорит мне Водила. — Самая, что ни есть дешевка. Помыться, поссать, или еще чего, — беги в конец коридора… Дышать нечем. Наши хозяева миллионами ворочают, а на нас экономят, бля. Все никак от совковости не отскребутся! Нет, чтоб водилам приличные условия создать — ну, не с окошком, хоть с иллюминатором… И чтоб параша под боком, и душ какой-никакой. Мы ж месяцами на них горбатимся, день и ночь из-за руля не вылезаем, тыщи и тыщи километров, а они…

Тут Лысый заворочался, глазами хлопает, жмурится, будто спросонок, ну, чистый фальшак! А мой лопух — все за звонкую монету:

— Проснулся? Извини, это мы тебя с Кысей, наверное, разбудили, Ну чего, была у тебя та, светленькая? Которая в шортах выплясывала?

— А куда она денется? — говорит Лысый и ужасно ненатурально потягивается. — Только ушла.

— Это с той самой поры, как я негритяночку в машину повел, ты и из каюты не выходил?! — поразился мой Водила.

— А ты что думал! — отвечает Лысый и садится на койку.

— Ох, силен! — заржал мой. — Ну, ты даешь!.. Айда с нами на палубу. Кысе море покажем. А потом в ночной бар — пивка холодненького для оттяжки.

Тут этот сукин сын Лысый притворно зевает и говорит:

— Что ты, что ты… У меня и денег-то таких нет. Гроши какие то остались. На них не то что пива, воды сырой не купишь… Я же в вашей системе недавно.

Я чуть не обалдел от такого вранья! Все — ложь. От первого и до последнего слова! Он и джинсы свои вонючие не снимал, потому что у него там долларов жуткое количество… И никакой «светленькой в шортах» в его каюте не было! И сам он в это время в трюме шастал и по своему фургону лазал — доллары заныканные доставал!.. Я же все это собственными глазами видел! И вообще — сволочь он, этот Лысый. Пилипенке подстать. А может, Лысый еще хуже?..

А мой Водила… Ну, слов нет! Вот уж права была наша дворничиха Варвара, когда говорила, что «простота — хуже воровства». Мой поверил во все, что ему Лысый наплел, да еще и страшно застеснялся, что Лысый может подумать, будто мой хочет с ним в бар на халяву:

— Да Бог с тобой… Ты, что? Какие деньги?! Это же я тебя приглашаю… Об чем речь? Обижаешь.

— Тогда-то что, — говорит Лысый и начинает одеваться.

Вот тут от его одежды снова пахнуло кокаинчиком. Ох, не к добру это! Ох, не к добру…

Ну, море, как море… Ничего особенного.

Темно, сыро, холодно. Ужасно много воды вокруг, и шумит она так, что Водиле и Лысому приходится даже кричать, чтобы расслышать друг друга.

Мы на самом носу нашего корабля. Это мне объяснил Водила.

Водила и Лысый сидят на скамейке, курят. Уже ночь, на палубе никого нет, и Водила выпустил меня из сумки. Я примостился у его ног — от них хоть какое-то тепло идет.

Сижу, смотрю вперед в далекую темноту и сырость, и чудится мне, будто я поздним вечером холодной, дождливой осенью сижу вместе с моим Шурой Плоткиным на подоконнике настежь распахнутого окна нашей квартиры на восьмом этаже и смотрю в черноту понурого ночного неба поверх обшарпанных крыш старых пятиэтажных домиков…

В оранжевом свечении оконных квадратов поздних высоких домов крыши пятиэтажек покачиваются и дрожат, и я, словно завороженный, никак не могу отвести глаз от этого покачивания. А Шура гладит меня по спине и так негромко-негромко спрашивает не своим голосом:

— Нравится тебе море, КЫСЯ?..

Тьфу, пропади ты пропадом!.. Тут же в черноту холодного ночного неба взлетели и там исчезли — и мой Шура, и наш дом, и наша квартира, и настежь распахнутое окно…

Дрожащие крыши пятиэтажек оказались небольшими волнами, косо бегущими нам наперерез, а оранжево-абажурный свет из окон высоких домов превратился в свет нашего корабля.

И я сижу между теплых ног Водилы, посередине черт знает какого количества тревожной черной холодной воды на носу огромного корабля, очень похожего на гигантский двенадцатиэтажный десятиподъездный дом, который только недавно выстроили напротив нашего с Шурой дома. Увижу ли я его когда-нибудь?..

— Что молчишь, Кыся? Как тебе море?.. — и большая жесткая шершавая ладонь Водилы нежно погладила меня по голове.