Владимир Кунин - Кыся

Последнюю ночь Водилы на немецкой земле около него дежурила Таня Кох. Ко второму часу после полуночи больница угомонилась, и Таня в белых широких полотняных штанах и такой же белой рубахе навыпуск вышла за мной к служебному входу, катя перед собой маленький столик на колесах. На столике стоял большой никелированный бак с крышкой.

— Послушай, Кот, — тихо сказала мне Таня. — Я больше не могу ночью шляться по клинике с авоськой, будто я только что бегала в лавочку. Ты уж, пожалуйста, не обессудь и полезай в стерилизатор, а я тебя прикрою крышечкой. Это мне полицейский подсказал…

Я тут же прыгнул в бак, Таня накрыла меня крышкой и мы поехали.

Профессор фон Дейн оказался прав — Водила выглядел гораздо лучше, чем в прошлые дни. Почти сошел чудовищный отек со лба, остался лишь громадный синяк с желтизной по краям. И дышал Водила лучше — ровнее и глубже. И если бы не провода и трубки, которыми он был опутан, казалось, что Водила просто спит глубоким спокойным сном после тяжелого трудового дня.

Таня наглухо закрыла дверь и подложила меня Водиле под руку, прошептав:

— Черт бы тебя побрал, Кот, какой ты тяжелый!.. Полежи так. Может быть, он хоть тебя почувствует.

На мгновение мне пригрезилось, что коснувшись моего загривка, пальцы Водилы слегка шевельнулись. Но потом я понял, что ошибся. Тогда я изо всех сил сам стал вызывать Водилу на связь. Чтобы усилить свой сигнал, я лизал его руку и даже чуточку покусывал концы его пальцев. Реакция ноль!

Тогда я перестал суетиться и дергаться, расслабился под теплой, тяжелой, но безжизненной ручищей Водилы, немного передохнул и осторожно, не спеша, начал тихо-тихо вызывать его снова.

Я напомнил ему наиболее яркие картинки последних дней — наше первое знакомство, когда на корабле он расшнуровал заднюю стенку своего фургона, увидел меня и сказал: «Здравствуй, Жопа-Новый год, приходи на елку!..»

Я вспомнил про веселую, смешливую и очень умелую черненькую Сузи, про десятидолларовую деловитую неумёху Маньку-Диану, про его любимое пиво «Фишер», и даже повторил еще раз историю золотой зажигалки.

Потом я перешел к воспоминаниям, которые, как мне казалось, тоже достаточно четко запечатлелись в его сознании — таможня в Кильском морском порту, мое явление антинаркотическим собачкам, Ганноверскую автозаправку и «татарский» бифштекс.

Я лишь про Алика старался не говорить, чтобы не нервировать Водилу, если тот хоть краем уха слышит меня. И про Лысого не вспоминал. И про Бармена — ни слова.

А Таня Кох не отрываясь смотрела в маленький телевизор с круглым темным экраном, по которому бежали зеленые волнистые линии, и время от времени отрицательно-скорбно покачивала головой.

Мы даже и не заметили, как за окном уже вовсю рассвело, и пришли в себя лишь тогда, когда кто-то попытался открыть дверь.

Таня быстренько набросила на меня полотенце и впустила, наверное, дежурного врача. Потому что стала разговаривать с ним по-медицински. После чего, я слышал, врач ушел.

— Давай, Кот, прощайся со своим приятелем, — сказала мне Таня. — Я сейчас попытаюсь тебя вынести отсюда. А то потом у меня на это просто времени не будет.

«Водила, миленький!.. — запричитал я без малейшей надежды. — Не бойся, я обязательно найду тебя в Петербурге!.. Я тебя познакомлю с Шурой Плоткиным. Вы просто обязаны держаться друг за друга! Таких, как вы очень-очень мало, и поодиночке вас могут запросто истребить!.. Господи Боженька! Сделай Божецкую милость, чтобы Водила хоть одно мое словечко услышал…»

И то ли я в отчаянии себе нафантазировал, то ли что-то действительно сдвинулось с места, но мне вдруг причудилось, что я услышал тихий шелест — «Кыся-а-а…»

Но в этот момент Таня посадила меня в стерилизатор, закрыла крышкой и вместе со столиком выкатила из палаты.

Уже в девять часов утра я сидел на крыше профессорского «Ягуара» и с невыразимой тоской смотрел вверх — в чистое синее осеннее небо, куда большой желтый вертолет уносил моего Водилу.

Я вспомнил, как долго мы плыли из России в Германию, сколько мы еще ехали своими колесами, и несмотря на то, что желтый вертолет был достаточно большим и шумным, в душу мою стали закрадываться тревожные сомнения — а долетит ли он от Мюнхена до Петербурга?..

Рядом со мной стояла заплаканная Таня Кох. И мне, и Тане было так тошно, мы оба были настроены на такую паршивую Единую Волну, что я плюнул на все свои высокоморальные преграды, собственнолапно воздвигнутые перед самим собой, что не заботясь о последствиях, открытым текстом МЫСЛЕННО спросил Таню:

«Он что, на этой желтой штуке так до самой России и полетит?»

— Что ты, Кот!.. — автоматически ответила мне Таня, не заметив ничего странного. — На самолете — только до аэропорта. А там его перенесут в наш русский самолет.

Таня и по сей день говорит про все русское — «наш», «наше», «наши».

«Слава Богу! — сказал я. — А то я уж боялся…»

Но тут вдруг Таня посмотрела на меня безумными глазами:

— Эй!.. Эй, послушай, Кот!.. Ты мне действительно что-то сказал или это мне показалось?!

Не отрывая глаз от вертолета, уменьшающегося в небесной синеве, я спокойно ответил:

«Нет, Таня, тебе не показалось».

И в эту секунду вертолета в небе не стало. Еще слышался отдаленный шум его мотора, а потом и он исчез.

«Тебе не показалось, Таня, — повторил я и посмотрел ей в глаза. — Мне не хотелось бы тебе сейчас что-либо объяснять — нет настроения. Найди книгу английского биолога доктора Ричарда Шелдрейса и прочти ее внимательно. Ты все поймешь… Или Конрада Лоренца — «Человек находит друга».

— Какое счастье! — воскликнула Таня, но из глаз ее снова полились слезы. — Значит, я нашла в тебе друга? Да, Кот?.. И мы будем с тобой вечерами трепаться о том, о сем!.. Ты будешь провожать меня на работу, встречать меня, да?..

«Нет, Танечка, — с грустью, но честно сказал я. — Я должен вернуться домой в Петербург. У меня есть два Человека, которые могут там без меня погибнуть…»

— Я тоже могу здесь погибнуть без тебя, — прошептала Таня.

«Нет. Ты только со мной можешь погибнуть. Вспомни, сколько одиноких женщин так и остались одинокими до глубокой старости лишь потому, что когда-то, спасаясь от одиночества, завели себе Кота или Кошку. На худой конец — маленькую Собачку. Все свое несостоявшееся материнство, всю свою нерастраченную нежность, невостребованную доброту — они сконцентрировали на этом маленьком домашнем Животном, (кстати, не всегда благодарном и искреннем!) и тем самым погубили себя. В заботе о «Кошечке» у них проходила вся жизнь, а иллюзия присутствия «живого существа» в доме, заменяла им нормальное, здоровое общение с Мужиками. Подменяло понятие Настоящей Любви. Любви, от которой Женщины расцветают в любом возрасте, от которой рождаются Дети, по праву требующие всего того, что одинокие Женщины так неразумно растрачивают на своих Котов и Кошек… Я же видел, Таня, как на тебя смотрят Мужчины! Да тебе стоит только пальцем шевельнуть… Ты же очень красива и сексуальна. Поверь, мы все трое — те два Мужика, к которым я должен вернуться в Петербург, и я, — мы очень в этом деле хорошо понимаем! И еще одно, Танечка: ты приехала сюда — чтобы остаться. Я — для того, чтобы вернуться. Прощай».